Владимир Высоцкий: монологи со сцены
Шрифт:
Видите, они считают, что лошадь — главное, а люди уже потом…
Я открою вам один маленький секрет. В детстве я мечтал о путешествиях. Правда, не знал, что можно путешествовать, закончив географический факультет МГУ. Я не думал, что смогу куда-то сплавать, чего-то повидать… Но побывал и на Канарских островах, и даже на Таити. На Таити был уникальный случай. Я спросил: «А действительно, что к вам заходят
Я был в порту, когда заходил «Шота Руставели». Он на весь порт ревел моим голосом через самый большой громкоговоритель:
«…Скажет мастер улыбаясь…»Странно это было слышать за десятки тысяч километров от Родины. Вот такие бывают истории…
В Одессе на толчке я видел человека, который стоял за такими громадными стопками пленок, что его почти не было видно. Он был без кепки, такой, нормальный… Я спросил у него, почему так дорого стоят ленты. Он ответил: «Проходи отсюда!» А когда он узнал меня — а мои фотографии были на этих пленках, — он мне предложил 10%, если я спою несколько новых песен. На его пленках из тридцати вещей пять пел я, а остальные двадцать пять — какой-то другой человек.
Иногда считают мои песни простыми. Но это — кажущаяся простота. Это отобранная, отработанная простота формы. Создается впечатление, что «мол, и я так могу». — А я этого и пытаюсь добиться. Большинство ребят, которые занимаются авторской песней, пытаются добиться упрощенности формы в своих вещах. Но бывает простота хуже воровства. Я это часто вижу в эстрадных песнях. Авторская песня имеет право на существование. А мы почему-то только иностранных авторов привлекаем. Говорим: «Ох, какой он! Сам все сочиняет, пишет! Певец протеста!» Например: Дин Рид уже двадцать лет как певец протеста. Я не знаю, против чего он протестует. Но его как ни покажут — он все время певец протеста. Сейчас он ездит, поет по Сибири…
Почему я писал блатные песни?! — Это ведь песни не о тюрьмах и не о заключенных. Но для меня в то время был наиболее понятен такой вид страданий: человек лишен свободы, своих близких, друзей… Эти песни очень помогли мне в поисках формы, в отработке нормальной человеческой интонации. А вы считаете, что об этом совсем не надо писать?!
Здравствуйте, врачи, их друзья и родственники! Мне снова удалось с вами повидаться. Один раз у нас не получилось, потому что я был без голоса. В этом прекрасном институте — институте Вишневского — я был пациентом целую неделю. Даже отпускать меня не хотели.
Роилось много мыслей в голове, чтобы написать что-нибудь. Я хотел написать песню про врачей, про сестер ночных и дневных. Это на подходе. Пока есть одно четверостишье. Когда мне было совсем плохо, придумалось такое:
Лежу на сгибе бытия, На полдороге к бездне, Ведь вся история моя — История болезни…Это, вероятно, будет припевом. Но история здоровья тоже существует. Поэтому мы с вами и видимся…
То, что моя аудитория так расширилась, сделали магнитофоны, в основном, японские, и черный рынок в Одессе.
Почему вы не пустили в зал солдат?
Солдаты были на прошлом выступлении. Было две тысячи человек. А вообще, вы меня спрашиваете не по адресу. Я даже не знал, что солдат не пустили.
Расскажите, как создавалась песня «Порвали парус».
Это был эксперимент. Я хотел попробовать, как будет звучать песня, если нет сюжета. Почти все мои песни — сюжетные. Я хотел посмотреть, можно ли на одном настроении зажечь зал. Песня «Парус» — это набор беспокойных фраз.
Расскажите, пожалуйста, как была написана песня «Парус»?»
Я никогда не рассказываю, как была написана песня. Это глупо. Я просто пою. Я слышал, как выступают всякие барды, менестрели. Я себя к их числу не отношу. Они рассказывают: «Я сидел на берегу, проносилась волна, такой отблеск, и я подумал, и вот…» Нет, я так не пишу песни. У меня вертится какая-то мелодия, какое-то настроение. Иногда получается смешно, иногда — грустно. Иногда — ритмично, иногда — не очень. А под каким впечатлением написана песня — объяснить невозможно.
Пробовали ли вы себя в комических ролях?
Пробовал. Я играл комические роли. В кино начинал сниматься в комедийных ролях. И только в театре я начал играть роли серьезные: Гамлета, Галилея, Хлопушу, Свидригайлова… Но и там играю гротесковые, сатирические роли. В спектакле «Десять дней, которые потрясли мир» играю Керенского в гротесковом, буффонадном, полуцирковом ключе…
Кто-то крикнул: «Спойте любимую!» — А у меня все любимые. Иначе бы я их не писал. Ведь меня никто не заставляет писать…
А сколько времени сейчас? Я понимаю, что рано. Десять? A-а, «Полонез Огинского». Это такой анекдот. Стоят два пьяных у столба. Один другого спрашивает: «Вася… Сколько сейчас времени?..» Другой отвечает: «Не знаю…» А из громкоговорителя на столбе в это время: «Передаем полонез Огинского!» — Вась! Слышишь! Пол-одиннадцатого! Пора идти!
Давай новое!
Я не могу каждый день новое. А что, я все старое пел, что ли? Я уверен, что ты не знаешь трех или четырех вещей, которые я сегодня спел, потому что я их никогда не пел. А каждый день новое я петь не могу. Вот у тебя на производстве есть норма, а я приду к тебе и скажу: «Сделай в десять раз больше!» — Ты сделаешь, нет? Если заплатят, наверное сделаешь. А я, даже если заплатят, не могу. У меня все от вдохновения зависит. Я бы с удовольствием каждый день по двадцать новых вещей пел, но, к сожалению, так не пишется.
У меня очень много друзей среди моряков. Это одна из самых уважаемых мною профессий. Я часто встречаю приход моих друзей в порт. И пока разгружают сухогруз или танкер, мы «загружаемся». Я внесен в судовую роль. Несколько дней мы сидим в каюте у моих друзей. Потом они снова уходят — несколько месяцев без берега. А я остаюсь на суше.
Михаил Анчаров — до того, как он начал писать для телевидения «Соседи по квартире» или, там, «Жильцы по дому», я уж не помню, по-моему, там двадцать восемь серий, — он писал песни. Песни были очень хорошие. Правда, названия длинные. Я очень люблю его песни, особенно про Благушу, про благушенского атамана. У него есть баллада о парашютистах. Он, по-моему, прошел войну. Человек, достойный уважения…