Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы

Наверное, в сто первый раз, с тех пор как я уехал отсюда на отдаленную окраину Москвы, ноги вновь несут меня в эти места. Станция метро «Курская», длинный подземный переход, и вот она — родная, незабываемая улица Казакова, старожилам Москвы больше известная как Гороховская. Здесь я родился, здесь прошло мое детство. Если, выйдя из подземного перехода, дойти до развилки дороги у Театра имени Гоголя и Института землеустройства, а затем по правой стороне улицы пройти еще метров сто пятьдесят, то за металлической оградой можно увидеть фасад знаменитого дворца графа Алексея Разумовского, а на другой стороне улицы ваши глаза безразлично скользнут по большому пустырю, который некогда мы гордо

именовали — «наш двор». На том месте, где сегодня разбита детская площадка, и стоял мой двухэтажный, много повидавший за сто с лишним лет дом.

Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном…

Мои же, только не семнадцать, а пятнадцать мальчишеских лет, прошли здесь, на Казаковке. Летом мы гоняли в футбол, играли в «казаков-разбойников», в лапту и «расшибалочку» на те деньги, что выдавались нам родителями на кино и мороженое. Зимой пустырь заливался водой из ведери служил отличным местом для хоккейных баталий; из снега строилась настоящая снежная крепость, которая затем нами же по нескольку раз в день подвергалась азартному штурму.

Теперь же ни в одном московском дворе, будь то центр города или его окраина, нет ни тех игр, в которые мы когда-то играли, ни тех крепостей, которые мы когда-то строили.

Переименован он теперь, Стало все по новой там, верь не верь…

Вглядываясь назад, порой поражаешься тому, как много событий и впечатлений смогли вместить в себя те годы. Так много друзей и знакомых подарил мне наш двор, из которых кто-то уже погиб, кто-то спился, кто-то угодил в тюрьму, но большинство разлетелись в разные края, и теперь вряд ли судьба когда-нибудь сведет нас всех вместе… Поэтому любая весточка из тех времен (будь то показ по телевидению «Неуловимых мстителей» или песни «Битлз») сразу переносит меня в мой родной двор, к моим друзьям.

Но самой, пожалуй, крепкой связующей нитью с тем временем для меня навсегда останется Владимир Высоцкий, его голос, его песни, его судьба. Я впервые услышал о нем году в 68—69-м, когда ребята постарше вовсю мусолили сплетни о том, как он сидел за изнасилование, как он беспробудно пьет и классно играет на гитаре. Причем говорилось это с таким восторгом и завистью, что не влюбиться в этого человека было невозможно. Вскоре я услышал и песни Высоцкого, среди которых сразу запомнились «На нейтральной полосе» и «В королевстве, где все тихо и складно».

Мы не были шпаной в том смысле, как это понимают все. Истинная шпана нашего района в основном группировалась возле сада имени Баумана и в Сыромятниках, и верховодили ею весьма сомнительные личности с не одной судимостью за плечами. Мы же были просто дворовой шантрапой, которую до серьезных дел и разборок никогда не допускали, да и сами мы вряд ли бы когда согласились в них участвовать. И хотя в душе каждый из нас опасался встреч с настоящей шпаной, в то же время нас почему-то необъяснимо тянуло к этим ребятам, мы тайно завидовали их смелости, риску и силе. Может быть, поэтому мы и не знали ничего о песнях Булата Окуджавы, так как единственным человеком, кто пел тогда нашим дворовым языком, был Владимир Высоцкий.

Уже потом, много лет спустя, повзрослев и собрав о Владимире Высоцком массу всевозможного устного и печатного материала, я старался понять: почему он так сильно пил, чего ему не хватало в жизни? Почему из молодого человека, когда-то принявшего в компании стакан вина, получился законченный алкоголик?

…никто не гибнет зря. Так лучше, чем от водки и от простуд…

Так пел Владимир Высоцкий за четырнадцать лет до своей смерти. Он не желал себе гибели от водки, но все равно пил, с каждым годом уходя «в пике» все сильнее и сильнее. Его никогда не признавали официальные власти, но в народе любовь к нему была безгранична. Но даже эта любовь и слава не смогли удержать его от гибели. И кто знает, может быть, смерть эта, ставшая для миллионов людей трагедией, для самого Владимира Высоцкого была избавлением от одному ему известных мук и терзаний.

Владимир Семенович Высоцкий родился 25 января 1938 года в Москве. Его родители — Нина Максимовна (Серегина) и Семен Владимирович Высоцкий прожили вместе совсем немного и

вскоре расстались. Маленький Володя остался с мамой, которая вскоре вышла замуж за Георгия Бантоша, с которым у Володи так и не наладились настоящие человеческие отношения. По этому поводу вторая жена В. Высоцкого Людмила Абрамова позднее скажет: «Володя про Жору рассказывал. Со злостью и хохотом. Рассказывал как про преодоленное. Терпеть он его, конечно, не мог. Но опять же как рассказывал? Как Жора Бантош боялся Гисю Моисеевну (соседка Высоцких по Первой Мещанской). Как весь дом содрогался при виде Жоры Бантоша, а Гися Моисеевна, бросив котлету, которую она в этот момент валяла в сухарях, бежала, кричала на него, махала кулаками, тряпками, приходила обратно, поднимала котлету и продолжала дальше ее валять. То есть не без смеха рассказывал. Я от него никогда не слышала, что «вот, бедная мама…» Надо сказать, что отчим оставил в душе юного Володи Высоцкого непроходящую зарубку на всю жизнь. Именно присутствие этого чужого человека в доме духовно отдалило В. Высоцкого от родного очага, которого, впрочем, у него тогда по-настоящему и не было. Истинным домом для него стал двор, сначала на Первой Мещанской, а позднее и в Большом Каретном. Не имея никаких духовных связей со своим отчимом, предоставленный самому себе (мама с утра до вечера работала), маленький Володя целыми днями пропадал во дворе, где взрослые пили, резались в карты, стучали в домино, пели блатные песни и не стеснялись выражать свои чувства смачной бранью.

В 1946 году отец Володи Семен Владимирович (на фронте он познакомился с Евгенией Степановной Лихолатовой, и они поженились) как офицер Советской Армии получил назначение в Германию и перед отъездом заехал к своей бывшей жене и 8-летнему сыну. Зная, в каких условиях они живут (у Нины Максимовны была мизерная зарплата, и они с трудом сводили концы с концами), Семен Владимирович предложил ей на время отпустить с ним в Германию Володю. И Нина Максимовна согласилась. Так в 1946 году 8-летний Володя Высоцкий оказался в далекой и чужой для него стране, в городе Эберсвальде. К сожалению, и это трехлетнее пребывание в Германии не принесло Володе Высоцкому настоящей радости. И хотя отношение к нему отца и Евгении Степановны (Володя называл ее «мама Женя») было самым благожелательным, несмотря на то, что впервые в своей жизни Володя получил настоящий велосипед и обучился игре на рояле, несмотря на это, жизнь в закрытом военном городке для энергичного московского мальчишки была скучна и однообразна. Позднее он расскажет об этом Марине Влади, и та напишет в своей книге воспоминаний: «Ты в Германии, в маленьком городке, где стоит гарнизон советских оккупационных войск. Тебе 7 лет… В своем замкнутом кругу десяток офицерских семей живет под перекрестным наблюдением. От них несет лицемерием и водкой… Все, что разрешалось бы русскому мальчику в твоей стране, тебе совсем или почти совсем запрещено. Ты не можешь сам себе выбирать товарищей для игр — только приятелей из твоей касты, равных тебе по привилегиям. Никаких прогулок в одиночку, контролируется каждый твой шаг, тебя ежеминутно проверяют, опасаясь покушения или детских шалостей, которые всегда плохо кончаются».

Так пишет о том времени Марина Влади, последняя жена Владимира Высоцкого, человек, который прожил с ним более двенадцати последних лет его жизни и которому поэт доверял более чем кому-либо.

Вырвавшись из этого ограниченного высоким забором мирка и попав вновь в Москву, на Большой Каретный, Высоцкий не мог не окунуться с головой в это состояние пьянящей свободы. В той компании он был самым младшим, и, чтобы не чувствовать разницы в возрасте, ему пришлось наравне со взрослыми ребятами и пить, и курить, и ухлестывать за девушками. Да и утрата душевного понимания в семье вынуждает его искать понимания вне стен родного дома.

«Гораздо позже я поняла, — пишет в своей книге Марина Влади, — из-за всего этого — отца, матери, обстановки и уже тогда изгнания — ты начал с тринадцати лет напиваться».

Надо сказать откровенно, что немалое значение (если не первостепенное) в столь раннем приобщении В. Высоцкого к алкоголю играла и унаследованная им от предков болезнь головного мозга. Это неблагополучное генное наследие пришло к В. Высоцкому от родного деда (тетки со стороны матери умерли от туберкулеза). Дед В. Высоцкого — Максим Иванович Серегин — был уроженцем села Огарева Тульской губернии, в 14-летнем возрасте он приехал в Москву на заработки и сначала подносил чемоданы на вокзалах, а позднее устроился швейцаром в гостиницу. Его чрезмерное увлечение алкоголем передалось через поколение внуку.