Владимир Высоцкий. По-над пропастью
Шрифт:
Напрасны были ожидания.
Так, теперь «Ленфильм» — «Вторая попытка Виктора Крохина». Сценарий Володарского хорош. Эдик молодец. У него ничего даром не пропадает. Была у него средняя пьеса «Уходя, оглянись», пошла она в театрах тоже средне. Он взял и перелицевал готовый материал в живой сценарий. Работоспособности Володарского можно позавидовать, везде успевает. Молодец.
Тема задевалась интересная — послевоенные пацаны, обворованное детство Когда разговаривали с Володарским о тех временах, вспоминали какие-то детали, уже не вспомнить у кого первого возникла мысль сделать для
Ставить фильм взялся некто Игорь Шешуков, начинающий режиссер. Это не беда. Главное, чтобы атмосферу уловил. Песня ему понравилась, а еще он предложил Высоцкому сыграть Степана, колоритного типа послевоенного инвалида у пивного ларька. «Он приехал и сыграл пробу. Сыграл очень быстро, без репетиций, — рассказывал режиссер. — Но потом выяснилось, что он может дать нам на съемки только один день. Это нас не устраивало».
А позже выяснилось, что и «Баллада о детстве» слишком велика, нужно было убрать два-три куплета.
«Я поехал уговаривать Высоцкого, — рассказывал «парламентер» Володарский, — чтобы он убрал куплеты о Марусе Пересветовой, о напильниках... Володя встретил меня не очень любезно, посмотрел по-волчьи».
— Володя, понимаешь, надо, — начал мямлить Володарский.
— Нет, ни строчки.
— Володя, ну пойми, выйдет картина, песня будет звучать с экрана!
— Нет. Ни буквы. Вынимайте тогда всю песню.
— Ну всю песню не хочется вынимать, песня-то прекрасная.
— Нет. Я ее так написал.
— Ты понимаешь, в Госкино начальство возражает.
— Ну тогда вынимайте всю песню.
— Но без песни картина проигрывает очень.
— Тогда оставляйте песню.
— Ну, Володь, я тебя по дружбе прошу.
— Нет-нет-нет Нет, старик, нет. Я этого сделать не могу.
— Ну, значит, угробимся все вместе. И Шешуков вынимать песню не хочет, но вот эти три куплета.
— Нет. Ну, вместе угробимся Вместе — оно даже лучше...
Предстоял еще один разговор. Надо было решать, что дальше делать с их с Демидовой «Игрой на двоих» Он честно пересказал
Вульфу телефонную беседу, которая у него состоялась в Штатах с Теннесси Уильямсом по поводу его пьесы.
— Это очень плохая пьеса, — сказал Уильямс, — она у меня не вышла Это — театр абсурда.» А вы хороший артист? А где вы снимались?
Он ответил, что много снимался, но мэтр вряд ли знает советские фильмы.
— Нет, я их не знаю. Я вообще ничего не знаю про Россию. Я знаю, что в этой стране жил Чехов, это — мой Бог. Простите, но ставить я ничего не буду. К вам пришла глупая идея. Это не моя профессия, я не режиссер.
Но самым страшным открытием для Высоцкого было то, что Теннесси Уильямс, оказывается, не знал, кто такая Марина Влади.
— Как вы не знаете моей жены? Это знаменитая французская актриса!
— Я не очень хорошо знаю актрис второй категории.
Тогда Высоцкий пришел в ярость:
— А я — бард!
— Я не люблю бардов, — равнодушно сказал драматург.
«Представляете?! — возмущался Владимир, придя к Виталию
Вульфу. — Но ничего, я поеду в Польшу, поговорю с Анджеем Вайдой. Приглашу его...»
В конце концов,
Вульф обрадовался, а вечером ему позвонила Демидова и сказала: «Напрасно. Он никакой не режиссер, и я не буду играть в его постановке». — «А вы в состоянии это сказать ему в лицо?» — «Я подумаю...»
«СЛУЖЕНИЕ СТИХИЯМ НЕ ТЕРПИТ СУЕТЫ...»
Фотопортрет «старика» — учителя Далай-Ламы висел над столом в парижском кабинете Высоцкого. Точно такой же украшал мастерскую Шемякина. Когда друзья перезванивались, Владимир первым делом спрашивал:
— Ну как, действует? Не пьешь?
— Ну что ты! — отвечал Шемякин, пытаясь придать голосу деловую и бодрую нотку после вчерашней пирушки. — А ты как?
— Мишуня, наш «старик» — умница! У меня все отлично! Завязываю!
Однажды, рассказывал Шемякин, раздался звонок в дверь. Открываю: Володя, только что из Орли, в смешной французской шапочке с пуговкой, довольно-таки нетрезвый. Обнял меня, заплакал: «Птичка, забыл нас «старик»... Забыл».
В тот приезд времени у Высоцкого было в обрез. Поскольку Марина была на съемках, в Мезон-Лаффит он решил не ездить и остановился у Кости Казанского на Монмартре. Начиналась работа в студии фирмы «Полидор». У работавшего в шоу-бизнесе Жака Уревича возникла идея записать большой диск Высоцкого. Пару песен он предложил исполнить на французком языке. Максим ле Форестье написал неплохие переводы. Но, по мнению тех, кто мог сравнивать их с оригиналом, вся острота терялась. Как рассказывал Казанский, у него был вообще грандиозный проект — «сделать 12 пластинок из 150 песен. И чтобы мы меняли каждый раз аранжировки... Ему казалось, можно сделать оркестровые варианты. Он хотел стать известен по-иному..».
В Москве французские записи Высоцкого вызвали неоднозначную реакцию. Любимов, услышав оркестровое сопровождение, упрекнул: «Владимир, ну что это!..» Зачем, мол, отошел от своего стиля, от гитары, зачем эта пошлость! На что тот с обидой ответил: «Юрий Петрович, ну хоть что-то вышло. Тут уж не до жиру. А вы уже начинаете оценивать, как будто бы я выбираю: хочу — так, хочу — эдак! Я хоть немного ушел с магнитофонов — а вас это уже раздражает. Для вас лучше, чтобы я шел под чистую гитару, а для меня...»
Виталию Шаповалову казалось, что и Юрию Петровичу, и многим в театре хотелось бы, чтобы Высоцкий так и оставался вечным мальчиком-учеником, где-то на гитарном уровне. А Володе нравилось работать с хорошим аккомпанементом. Тем более что Высоцкий уже вырос в личность, которой не нужно держаться пуповиной за театр, где он состоялся как артист. Он куда-то рвался, ему надо было что-то еще успеть сделать.
Петрович вообще в последнее время что-то часто стал срываться и не скрывать своего недовольства: «Зажрался. Денег у него — куры не клюют... Самые знаменитые люди за честь почитают в дом его к себе позвать, пленку его иметь, в кино в нескольких сразу снимается, популярность себе заработал самую популярную, и все ему плохо... С коллективом не считается, коллектив от его штучек лихорадит».