Владимир Высоцкий. Воспоминания

Карапетян Давид

— Это он о себе.

Чуть раньше в квартире появился еще один поклонник Высоцкого — получив от меня добро, его вызвали по телефону. И манера поведения, и лексика выдавали в нём если не блатного, то уж точно приблатнённого. На Володю он смотрел во все глаза, а чуть позже, движимый лучшими побуждениями, предложил достать «травки».

— Какая «травка», он не употребляет.

— А разве он не сидел?

— Ни единого дня.

Доброхот выглядел явно разочарованным. Оставались мы в этой блатной, но вполне корректной компании, недолго: Володе быстро всё приедалось. Нужны были новые впечатления. И вот он уже набирает телефон Аллы:

— Алла, ты жди, я сейчас приеду.

Но к

Алле мы в тот раз не попали. В такси Володе стало плохо. Видимо, снова открылась язва — появилась кровавая пена, какая-то желчь. Таксист недовольно обернулся, пробурчал что-то нелицеприятно, но узнав от поварёнка, кого он везёт, сразу же смягчился. И всё-таки для Еревана вразнос пьяный пассажир — событие экстраординарное. Показывать в таком виде Высоцкого домочадцам и соседям Аллы было опрометчиво, и мы поехали к себе на Киевскую. Володя был так плох, что с трудом волочил ноги и его, кряхтя и даже ругаясь, тащил на себе по лестнице адъютант-поварёнок. Я, как мог, помогал ему. Дома мы пытались уложить Володю на диван, но он заупрямился и, вырвавшись из наших объятий, растянулся прямо на покрытом линялом ковром полу. И его я пойму только год спустя, в Москве, когда приступ отчаяния распластает и меня не на удобный диван, а на жесткое ковровое изделие...

По странному совпадению почти одновременно с нашим приездом в Ереване анонсировался фильм «Сюжет для небольшого рассказа», и на стене дома Баграта висела киноафиша с Мариной Влади на первом плане. Впервые увидев афишу, Володя прикрыл глаза и всем телом потянулся вперёд: «Мариночка...»

В то время они с Мариной находились в размолвке, если не в ссоре. Володя знал, что Марина злится на него за новый срыв, за его отъезд из Москвы, и, по-моему, боялся ей звонить. Потом всё же позвонил от Долли. Утром Марину соединили с Ереваном, но нас она уже не застала. И только вечером Володя дозвонился до квартиры Баграта. Я хотел выйти из комнаты, но Володя жестом попросил меня остаться, и я невольно слышал начало их разговора. Хорошо его помню, потому что Володя заговорил буквально поэтическим текстом, ритмизованной прозой. Как он с ней говорил! Настоящая поэма, блестящая импровизация, без единой банальной фразы. Сидел спокойный, умиротворённый. Видимо, Марина спрашивала, ждёт ли он её, потому что отвечал Володя примерно так:

— Я жду тебя, как на дальнем Севере ждут появления солнца...

Общались они не меньше сорока минут (я всё-таки вышел вскоре из комнаты) и после этого разговора помирились.

Володе достаточно было пять минут с ней поговорить, чтобы она растаяла... Так было не только с ней. Устоять перед его обаянием, перед тембром его голоса было невозможно — даже на расстоянии.

Дома у Лиды, моей старшей сестры, собрались её старые друзья, интеллигентные люди — врачи, учёные, композиторы... Все они были наслышаны о Высоцком и с нетерпением ждали обещанной встречи с ним. Но Володе там стало плохо, пришлось вызывать «скорую». Врач, замотанная вызовами тётка, не узнала Высоцкого и решила, что он имитирует страдание, чтобы получить дозу морфия. Помню, как друг сестры, Юрий Ходжамирян, будущий зампредсовмина Армении и уже тогда «большая шишка», стоял рядом и приговаривал: «Ну что вы, что вы, это такой талантливый человек, ему нужно помочь»...

После укола Володе полегчало, и мы вернулись домой. На следующий день позвонила Лида и рассказала, что после нашего отъезда её друзья долго обсуждали случившееся и решили, что Володе просто необходимо лечь в больницу. Они предлагали устроить его в элитную спецбольницу закрытого типа (естественно, в отдельную палату). Я долго и безуспешно уговаривал Володю согласиться, даже предлагал лечь туда вдвоём, чтобы

ему было веселее, но он и слышать об этом не хотел. Отказался наотрез.

После вечера у Лиды стало ясно и мне, и всем остальным, что собственными силами Володе из болезни не выбраться, а значит, надо возвращаться в Москву. Прощальный день в Ереване провели дома у Вари — Володя приходил в себя. В этот день к нам зашёл мой отец — поговорить и попрощаться. Посоветовал не брать деньги — причитающиеся нам за концерты восемьдесят рублей — и с избытком возместил эту сумму. (Мудрость этого жеста Володя впоследствии оценил в полной мере. «Отец твой, конечно, молодец, правильно сделал», — таким примерно был рефрен его воспоминаний.)

Следующим утром отцовская машина отвезла нас в аэропорт. Когда проезжали мимо рынка, Володя попросил:

— Давай зайдём. Надо детям хоть фруктов привезти из Еревана.

И нам наложили целую корзину — рынок в Ереване замечательный.

Почему-то (а точнее, по обыкновению) мы не взяли билетов заранее. Приехали в аэропорт — билетов нет. Кассирши нам ничем помочь не смогли, посоветовали обратиться к экипажу. Вышли на лётное поле к самолёту. У трапа стоят двое пилотов: главный — молчаливый мрачный армянин лет сорока пяти, и второй пилот — русский и помоложе. Я вступил в переговоры — номер не проходит: «Не можем, нельзя, машина перегружена». Я тайком от Володи говорю русскому пилоту:

— Это Высоцкий, ему срочно нужно в Москву.

Ноль внимания.

Моему возмущению не было предела. Я-то считал, что Высоцкого должны не только незамедлительно посадить в самолёт, но ещё и не брать с него ни копейки. А тут такой облом, и от кого? От русского!..

И тут, как в хорошо срежиссированном спектакле, появляется молодой армянин, как оказалось — сотрудник Аэрофлота. И на повышенных тонах говорит с главным пилотом по-армянски примерно так: «Как же так можно, ты что, не понимаешь, кто он такой?! Это же Высоцкий!» Главный — так же бесстрастно и монотонно:

— Нельзя. Перегруз.

Потеряв терпение, молодой закричал:

— А Саят-Нова ты бы тоже не посадил?!

Главный несколько оживился и глянул на собеседника уже вопросительно. Тот понял вопрос:

— Да, да! Он у них как Саят-Нова у нас!

Это подействовало. После долгой паузы главный пилот сказал что-то девушке у трапа, и нас взяли на борт. Поднимаясь мимо него по ступенькам, Володя спросил:

— Скажите, а дети у вас есть?

— Сын и дочь, — отвечал тот.

— Сейчас я напишу текст одной моей песни — про военный самолёт — и прошу вас передать его детям — они поймут!

И вот мы в самолёте. Стюардессы разместили нас в кухне, покормили, открыли бутылку вина, которую дали «на дорожку» провожавшие нас барды-студенты, принесли стаканы и — по просьбе Володи — клочок бумаги. На нём он записал полный текст песни «Смерть истребителя». Потом спросил у стюардессы фамилию лётчика и добавил какую-то надпись. У девушек в самолёте оказалась гитара, и по собственной инициативе под грохот моторов Володя спел им «Москва — Одесса», весьма подходящую случаю песню о пространстве и времени.

Всё это очень было на него похоже: важной чертой характера Высоцкого было — не оставаться в долгу.

А через три часа он уже ел, обжигаясь, домашний куриный бульон, по своему обыкновению — с закрытыми глазами, без хлеба, доставая куски курицы руками. «Ешь, сыночек, ешь», — приговаривала Нина Максимовна, сидя рядом с Люсей напротив него и не сводя с него заботливых глаз.

Глава одиннадцатая

ГУЛЯЙПОЛЕ. К МАХНО!