Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти

Бакин Виктор Васильевич

В этом году в театр был принят Александр Калягин. С первой же встречи Высоцкий произвел на Калягина «потрясающее» впе­чатление: «Я пришел на «Таганку», сентябрь месяц, сбор труппы, 1965 год, часть людей я знал. Стоял паренек в каком-то пиджаке, абсолютно стоптанные под 45 градусов каблуки, и я был потрясен, когда мне сказали — Высоцкий...»

АНДРЕЙ СИНЯВСКИЙ

В сентябре в центре Москвы у Никитских ворот был арестован литературовед и литературный критик, член Союза писателей, на­учный сотрудник Института мировой литературы Андрей Синяв­ский. Взгляды Синявского на литературный процесс в СССР рас­ходились с официальными. Однажды он пошутил: «У меня с Со­ветской властью расхождения не политические, а стилистические». С 1956 года через дочь французского дипломата Элен Замойскую он начал пересылать рукописи

за границу и печататься под псевдони­мом Абрам Терц (есть такой персонаж в одесской «блатной» песен­ке). Псевдоним придумала жена Синявского — Мария Васильевна Розанова. А сам Синявский по этому поводу говорил: «Нужно было печатать под псевдонимом, чтобы не арестовали. Русская традиция очень грустная, любит красивые псевдонимы — Максим Горький, Андрей Белый, Эдуард Багрицкий... Абрам Терц — это литературная маска моя. Он гораздо моложе меня, никакой бороды. Человек сво­бодный, расхлябанный, вор и бандит. Это — в моей стилистике.

Хотя в этих сочинениях я не писал ничего ужасного и не при­зывал к свержению советской власти. Достаточно уже одного того, что ты как-то по-другому мыслишь и по-другому, по-своему ста­вишь слова, вступая в противоречие с общегосударственным сти­лем, с казенной фразой, которая всем управляет. Для таких авторов, так же как для диссидентов вообще, в Советском Союзе существует специальный юридический термин: «особо опасные государствен­ные преступники». Лично я принадлежал к этой категории».

О том, что Синявский не только критик, но и пишет фантасти­ческие рассказы, Высоцкий знал еще до процесса. Его совершен­но потрясла повесть «Пхенц» — о пришельце из другого мира. Это была даже не фантастика, а что-то высокое, глубоко философское, с дерзким нарушением канонов соцреализма.

Самому Синявскому нравилось быть двуликим — в нем жил и ведущий советский литературовед Андрей Синявский, и потаен­ный, издевающийся осквернитель «святынь» Абрашка Терц. В своей художественной прозе Синявский как бы перевоплощается в Тер­ца, мистификатора, не чурающегося и убийственной иронии, и ма­терного словечка. В 62-м году в журнале «Иностранная литерату­ра» появилась статья об антисоветской сущности сочинений Абра­ма Терца. Автор статьи Б.Рюриков писал: «В прошлом году в Англии и Франции вышел роман «Из советской жизни» под названием «Суд идет». Автор укрылся под псевдонимом Абрама Терца. Даже из со­чувственного изложения ясно, что перед нами неуемная антисовет­ская фальшивка, рассчитанная на не очень взыскательного читате­ля... Ратующие против социалистического реализма эстетствующие рыцари «холодной войны» — к какой достоверности, к какой прав­де тянут они?..»

О том, что этот самый Терц живет не за бугром, а под носом у КГБ, тогда еще не знали. Синявский и Розанова к аресту готовились, понимая, что рано или поздно это случится. Тем не менее арест про­изошел очень неожиданно...

8 сентября 1965 года Синявский шел на лекцию, когда сзади раздался голос: «Андрей Донатович?» — Синявский оглянулся, ни­кого не увидел, стал поворачивать обратно — и одним движением его запихнули в машину, которая уже стояла сзади с распахнутой дверцей. Хотя кругом было много народу, никто ничего даже не за­метил. Потом сразу Лубянка, допросы. Первые несколько дней Си­нявский пытался отрицать, что он и есть тот самый Абрам Терц, но затем понял, что бесполезно отрицать факты, которые были на ру­ках у следователей. Факты он признал, но не признал себя винов­ным в антисоветской деятельности.

А через несколько дней был арестован друг Синявского поэт-переводчик Юлий Даниэль, публиковавший на Западе свою прозу (повесть «Говорит Москва») под псевдонимом Николай Аржак. Об­винение было аналогичным.

М.Розанова: «Когда арестовали Синявского и это дошло до Вы­соцкого, он пришел ко мне. У нас телефона не было, к нам без звон­ка все приходили. И вот пришел Высоцкий в нашу жуткую комму­нальную квартиру, снял со стены гитару и спел песню «Говорят, аре­стован добрый парень за три слова...». И вообще, весь первый год, когда Андрей Донатович был в лагере, — весь этот год перекликал­ся с песнями Высоцкого...»

К Розановой пришел не только Высоцкий. Пришли с обыском и в числе прочих вещей забрали магнитофон и пленки с записями Высоцкого. Эти пленки присовокупили к делу.

А.Синявский: «К концу следствия меня вызвали в Лефортово, на допрос, но почему-то не в обычный кабинет следователя, а по­вели какими-то длинными коридорами. Наконец открыли дверь ка­бинета, где сидело много чекистов. Все смотрят на меня достаточно мрачно, предлагают сесть и включают магнитофон. Я слышу голос Высоцкого.

По песням я догадываюсь, что это наши пленки, кото­рые изъяты, вероятно, у нас при обыске. Мне песни доставляют ог­ромное удовольствие, чего нельзя сказать про остальных присутст­вующих. Они сидят с достаточно мрачным видом, перекидываясь взглядами. Песни на этой пленке были очень смешные, и меня по­разило, что никто ни разу не улыбнулся, даже когда Высоцкий пел "Начальник Токарев" и "Я был душой дурного общества". Потом они стали говорить об антиобщественных настроениях этих песен, тре­бовать от меня согласия на уничтожение пленок. Я, естественно, спорил. Говорил, что, напротив, мне песни эти видятся вполне пат­риотичными, что их нужно передавать по радио, что они воспева­ют патриотизм и героизм, ссылаясь, в частности, на одну из них — «Нынче все срока закончены, а у лагерных ворот, что крест-накрест заколочены, надпись "Все ушли на фронт"». Вот, говорил я, даже блатные в тяжелые минуты для страны идут на фронт. Тогда один из чекистов спрашивает меня: "Ну, ведь это можно понять так, что у нас до сих пор есть лагеря?" — "Простите, — отвечаю, — а меня вы куда готовите?" Он ничего не ответил. В общем, я отказался от того, чтобы пленки стерли. Тогда они сказали, что хорошо, пленки они вернут, но один рассказ все-таки сотрут — рассказ о том, как в Красном море к Ростову плывут два крокодила, маленький и боль­шой, и маленький все время пристает с вопросами к большому: "А мы до Ростова плывем?", А мы в Красном море плывем"».

М.Розанова: «Был у Высоцкого рассказ, который мы называли "Рассказом о двух крокодилах". На самом деле было не два, а три кро­кодила — один утонул, второй стал секретарем райкома, а третий остался крокодилом... Совершенно дурацкая история, там еще была медведица, которая оказалась Надеждой Константиновной Круп­ской. Высоцкий потом рассказывал мне, что его вызвали на Лубян­ку, грозили, что, если он «не заткнется», ему придется плохо. Ему было тяжело, очень тяжело в то время. Но держался он удивитель­но достойно. Часто навещал меня. Однажды, придя, почти настой­чиво требовал, чтобы мы поехали вместе на свидание к Синявско­му, и на мои возражения: "Это невозможно" — твердил: "Ничего, прорвемся"».

Об этих событиях Высоцкий написал в Магадан И.Кохановскому.

Письмо датируется 20 декабря 1965 года: «...Ну а теперь перей­дем к самому главному. Помнишь, у меня был такой педагог — Си­нявский Андрей Донатович? С бородой, у него еще жена Маша... Так вот, уже четыре месяца, как разговорами о нем живет вся Москва и вся заграница. Это — событие номер один. Дело в том, что его арестовал КГБ. За то, якобы, что он печатал за границей всякие произведения: там —за рубежом — вот уже несколько лет печата­ется художественная литература под псевдонимом Абрам Терц, и КГБ решил, что это он. Провели лингвистический анализ — и вот уже три месяца идет следствие. Кстати, маленькая подробность.

При обыске у него забрали все пленки с моими песнями и еще кое с чем похлеще — с рассказами и так далее. Пока никаких репрессий не последовало, и слежки за собой не замечаю, хотя — надежды не теряю. Вот так, но — ничего, сейчас другие времена, другие мето­ды, мы никого не боимся, и вообще, как сказал Хрущев, у нас нет по­литзаключенных...»

Еще до начала судебного процесса в газете «Известия» были опубликованы две статьи, в которых деятельность писателей «со­ветская общественность осудила», а сама деятельность расценива­лась как «агитация и пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти...», и «виновность писателей была до­казана». Синявского и Даниэля обвинили в передаче на Запад «анти­советских» литературных произведений и публикации их под псев­донимами Абрам Терц и Николай Аржак.

О предстоящем суде над писателями сообщили «голоса». Арест писателей был воспринят как пролог к зловещим переменам. В этой обстановке тревоги и неопределенности 5 декабря 1965 года на Пуш­кинской площади в Москве прошел первый за время существова­ния Советской власти «митинг гласности» в защиту Синявского и Даниэля. Собралось несколько сотен человек. Правозащитники раз­вернули небольшие плакаты, но их быстро выхватили натрениро­ванные руки, и даже стоявшие рядом не успели прочесть, что было на плакатах. Потом стало известно, что надписи гласили: «Требу­ем гласности суда над Синявским и Даниэлем!» и «Уважайте совет­скую Конституцию!» Одним из организаторов митинга был извест­ный впоследствии правозащитник Владимир Буковский.