Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий
Шрифт:
Но в черновике был другой вариант третьей строфы:
И верится тогда: под элизейской сетью Дерев невянущих — мы встретимся опять, Два друга любящих, две тени, чтобы третью, Равно нам милую, спокойно поджидать.Иным теням в этом «раю» места не было. В «элизейских» полях поэт хотел встретить время своего, пусть небезоблачного, счастья — 1920-е годы.
Второе стихотворение написано в июне 1937-го под впечатлением от фильма «Мария Шотландская» (1936), в котором Марию Стюарт играла Кэтрин Хепбёрн, внешне похожая на Берберову. Поэт, вдруг забывший про свое презрение к «синематографу», мысленно обращается к актрисе:
Нет, не шотландской королевой Ты умирала для меня: Иного, памятного дня, Иного,Но так или иначе, новый семейный очаг поэт обрел. Формально жизнь вошла в обычную колею. Ходасевич продолжал писать для «Возрождения» (благо, теперь это было его единственной работой), зарабатывая 300–400 франков в неделю. Вечера, а порою и ночи он проводил за карточным столом в «Мюрате»; среди партнеров его были и некоторые литературные противники, в том числе Адамович, тоже заядлый игрок. Он стал религиозен, часто бывал в костеле. Летом, если были деньги, уезжал с женой в загородные пансионы. Так шли годы.
700
В 1997 году М. Безродный отметил параллель между этим стихотворением В. Ходасевича и «Сонетами к Марии Стюарт» (1974) И. Бродского. Парадоксальное полусовпадение лирических сюжетов (в стихотворении Ходасевича актриса, играющая Марию Стюарт, напоминает герою о его былой возлюбленной; у Бродского актриса в фильме, который герой видит мальчиком, оказывается похожей на его будущую любовь) тем более неожиданно, что речь идет о разных фильмах: у Бродского — о немецком фильме 1940 года. «Сердце королевы» с Сарой Леандр в главной роли. См.: Безродный М.Соловьев поединок: Бродский и Ходасевич // Новое литературное обозрение. 1997. № 27. С. 277–278; см. также: Ранчин А. А.Еще раз о Бродском и Ходасевиче // Новое литературное обозрение. 1998. № 30.
Тем временем в идейном направлении газеты, в которой работал Ходасевич, произошли существенные изменения.
Еще в 1920-е годы на страницах «Возрождения» не раз сочувственно, хотя и не без оговорок, писалось об итальянском фашизме и его вожде Бенито Муссолини. Тогда в этом не было ничего странного или стыдного: раннему Муссолини симпатизировали такие выдающиеся либерально-консервативные политики, как Уинстон Черчилль и Владимир Жаботинский. Были у него поклонники и среди писателей, в том числе русских; Мережковский даже удостоился аудиенции у дуче и издал на средства итальянского правительства свою книгу о Данте.
Но в начале 1930-х уже в другой европейской стране, Германии, громко заявила о себе национал-социалистическая партия, в январе 1933 года пришедшая к власти. «Возрождение» помешало очень много материалов о новой Германии, НСДАП и канцлере Хитлере(в газете была принята такая транскрипция). Сперва — нейтральных, затем — нейтрально-благожелательных, потом — не без восторженного пафоса. Причина была очевидной: редакция наконец увидела в Европе политика, готового вторгнуться в Россию и сокрушить большевиков. Лев Любимов так передает рассуждения главного редактора «Возрождения» Юлия Семенова:
«Поймите, освободить Россию может только война. Кто бы ни нанес удар — немцы, японцы или англо-французы, все равно. Но немцы, пожалуй, всего вернее. <…> Чтобы укрепить свою власть, Гитлеру нужно повести немецкий народ в легкий победоносный поход. Значит, свергнуть советскую власть ему предназначено самой судьбой. Вот она — высшая слава без особенных жертв! Гитлер, как трезвый политик, конечно, не пожелает чрезмерного унижения России. Мало ли что он там написал в „Майн Кампф“…» [701]
701
Любимов Л.На чужбине. С. 193.
Любимов забывает лишь упомянуть, что сам он и был ведущим политическим обозревателем газеты и главным проводником ее прогерманского курса.
В том, что война Германии с Россией будет легкой и обойдется без больших жертв, в «Возрождении» не сомневались, так как не верили в экономические успехи Советов и полагали, что весь народ без исключения ненавидит большевиков и не станет их защищать. Заплатить освободителям готовы были репарациями и территориальными уступками.
Внутреннюю политику Гитлера Семенов и его сотрудники одобряли не во всем; о наиболее скользких вопросах (расовые законы, принудительная эвтаназия «дефективных» и психически неполноценных людей, стерилизационная программа, позднее — «хрустальная ночь») или совсем не писали, или делали упор на «борьбу с перегибами» — то есть вели себя в точности так же, как в сходных случаях поступала большевизанская эмигрантская пресса. Антисемитизм позднему «Возрождению» был не чужд, но — умеренный, «просвещенный», со множеством оговорок, ни в коем случае не расовый — так сказать, шульгинского пошиба. Среди постоянных сотрудников газеты были евреи, например, поэт Юрий Мандельштам (ученик
А Ходасевич — как он ко всему этому относился? По словам Любимова, как-то, «наслушавшись семеновских поручений… сказал, выходя из редакторского кабинета:
— Беда с этим человеком! Логика железная, а точка отправления дурацкая» [702] .
По крайней мере, в писания самого Ходасевича никто не вмешивался. Однако и уйти от соприкосновения с основной, политической частью издания никакой возможности не было: ведь там работали, в числе прочих, люди, близкие ему по духу. Одним из главных публицистов «Возрождения» был Павел Муратов. Любимов тоже был не просто политическим журналистом: он великолепно разбирался в истории искусств, ставшей впоследствии его профессией, интересовался русской историей, написал книгу о тайне старца Федора Кузьмича, которую Ходасевич отрецензировал. Георгий Александрович Мейер, также высказывавшийся на политические темы, в том числе и по «еврейскому вопросу», был видным мыслителем, знатоком Достоевского и поклонником поэзии Ходасевича.
702
Любимов Л.На чужбине. С. 193.
Вероятно, Ходасевич старался не задумываться над политическими аспектами своего сотрудничества в «Возрождении» — выбора все равно никакого не было. Но ко всему прочему в газете стали хуже платить. Начало 1930-х годов было по всему миру экономически трудным временем. К середине десятилетия дела во французской экономике (а значит, и у русских эмигрантов) улучшились — но к этому времени русскоязычная аудитория во Франции стала сокращаться по естественным причинам: старшее поколение начало редеть, молодежь стремительно ассимилировалась. Конкуренция двух главных русско-парижских газет обострялась. Несмотря на то что по программе «Возрождение» было ближе к настроениям большинства эмигрантов, чем «Последние новости», гукасовская газета проигрывала милюковской из-за меньшего профессионализма. Гукасов терпел убытки и постепенно сокращал гонорары (за глаза его звали «Сократом»), С 1936 года «Возрождение» превратилось в еженедельник.
При этом взгляд Ходасевича на тот предмет, которому была посвящена большая часть его статей, на настоящее русской литературы здесьи там, становился все более мрачным. Уже в статье «Литература и власть в Советской России» (1931), написанной, по собственному утверждению, «для одного иностранного журнала», но напечатанной в «Возрождении» (№ 2382–2396), Ходасевич констатировал: после периода «военного коммунизма», с централизованным распределением бумаги и типографских мощностей, с привилегиями пролетарским писателям и футуристам, после краткого периода полусвободы в 1921–1923 годы, после середины 1920-х, когда однообразно-бездарная «напостовская» словесность сосуществовала с разнообразной, в том числе талантливой «попутнической», — наступило время идеологического террора, связанное с появлением нового типа литераторов: «молодых марксистов, получивших ускоренную подготовку для критической и редакционной деятельности». В статье «В поисках критики» Ходасевич называет их имена: Дмитрий Горбов, Леопольд Авербах, Осип Бескин, Анатолий Тарасенков… Эти люди начали травлю не только писателей-«попутчиков», но и марксистов старшего поколения, а затем — друг друга, и в результате, как писал Ходасевич, «всеобщий спор быстро превратился в сеть политических доносов».
Как следствие — уже к началу 1930-х годов проза в СССР стала увядать. В это время получает распространение «литература факта» — производственные репортажи, беллетризованная журналистика. «Уже два года журналы заполнены описаниями поездок по всевозможным заводам, фабрикам, по диким местам, где производятся работы, предусмотренные пятилетним планом» [703] . В глазах Ходасевича, это знак окончательного художественного вырождения советской литературы. Позднее это поветрие сходит, однако очень немногие беллетристические произведения советских писателей, опубликованные после 1931 года, привлекли внимание Гулливера. В их числе — проза молодого Юрия Германа: «Наши знакомые» и «Лапшин». Эта повесть и понравилась Ходасевичу и Берберовой, и шокировала их: «маленький человек», чьи переживания описаны с чеховской тонкостью, — не акцизный чиновник, а сотрудник уголовного розыска и — как попутно выясняется — бывший чекист, лично расстреливавший врагов революции. «Тут-то кончается Чехов и начинается нечто такое, почему от талантливой, мягкой, идиллической… повести Германа воротит душу.
703
Ходасевич В.Литература и власть в Советской России //Ходасевич В.Некрополь. Воспоминания. Литература и власть. Письма Б. А. Садовскому. С. 249.