Владислав Листьев: Послесловие
Шрифт:
ГРУППА «ПАМЯТИ ВЛАДИСЛАВА ЛИСТЬЕВА»
Группа посвящена известному телеведущему, тележурналисту и генеральному директору Общественного Российского Телевидения Владиславу Николаевичу Листьеву (1956-1995)
https://vk.com/vladislav_listiev
ОЦИФРОВКА
АЛЕКСЕЙ КИРИЛЕНКО
https://vk.com/kirilenko_a
Владислав
Автор: Д. Щеглов
Издательство: АСТ, Алкигамма
2001
Когда самые разные люди говорят о человеке только хорошее, это вызывает настороженность. Такое обычно происходит в двух случаях: на юбилеях и поминках. И то другое только повод вернуть человеку словами то, что недодано своевременно — живому или мертвому. В одном из интервью незадолго до 1 марта 1995 года Листьев сказал: «Когда меня пристрелят, то через год обо мне никто не вспомнит». Не сказал ведь «убьют» или «помру», «Пристрелят». В первый вечер весны 95-го произошло то, что после телевизионных сообщений показалось какой-то слуховой аберрацией, информационной уткой: в подъезде своего дома был застрелен первый генеральный директор Общественного российского телевидения Владислав Листьев. Глагол, употребленный Владом в интервью, оказался снайперски точным. Если кто-то и сомневался, то после случившегося всем стало ясно: «пристрелить» у нас могут кого угодно.
Ошибся Влад в другом: его вспоминают и помнят. Возможно, еще и потому, что его ПРИХОДИТСЯ вспоминать. Не впадая в патетику, скажем, что вместе с ним на телевидении исчезла некая норма публичного поведения. Тот нормальный, вызывающий уважение стиль, который почему-то принято связывать с неким «романтизмом». Испорченные натуры, как известно, романтизмом склонны обзывать элементарную порядочность. Этот стиль в равной степени относился и к телевизионным проектам Влада, и к тому его человеческому образу, который остался с друзьями и близкими.
Вместо предисловия
Беда только, что с этим образом всегда будет связано слово «пристрелят». Оттого без лукавства: еще долго многие будут покупать книги или газеты со статьями о Листьеве прежде всего потому, что хотят знать: кто убил? Драма человеческой жизни таким образом превращается в угрюмый детектив с открытым финалом. То, что для самых близких — боль, получает реальную рыночную стоимость, становится предметом нелепейших спекуляций и слухов. Или, как сказал человек, бывший Листьеву самым близким: «Влада делают тем паровозом, к которому можно прицепить какой угодно вагон».
Эта книга — не психологический портрет и тем более не биография Владислава Листьева. Скорее, попытка дать слово тем, кто имеет на это все основания. В ней говорят люди, которые были (считались, казались) его друзьями. Люди, что называется, первого списка. Те, кто не мог не сказать, не вспомнить о Владе. За вычетом этого комментария — дальше только их слова. То, что они смогли или сочли нужным сказать, вспомнить, объяснить. В некоторых случаях сказанное говорит скорее не о Владе, а о самом говорящем, превращаясь в автохарактеристику. Ничего не поделаешь, таково свойство любых воспоминаний.
Кроме того, понятно, что список этот не полный. Как не может быть полной правда об убитом, следствие по делу которого не завершено. В таких случаях говорят: «Мы не претендуем на полное
Может быть, самая большая гнусность случившегося в том и состоит, что людей почти приучили уважать тайну убийства Листьева. Не личность, не дела, а вот этот морок недоговоренностей. То есть приучили с почтением относиться к чиновничьему произволу, непрофессионализму, продажности. Понимающий взгляд, кивок, умолчание — ну как же, мы-то с вами понимаем...
Что понимаем-то? Что именно, товарищ? Понимаешь — назови! Знаешь — ступай в прокуратуру.
Вместо внятного анализа и вещей, названных своими именами, — торговля да бесконечные мужики в пиджаках, объясняющие нам, что вот уже скоро, совсем скоро всех выведут на чистую воду.
Смерть сковывает, гипнотизирует. А насильственная - тем более. Многие, кто вспоминал Влада в этой книге, признавались, что испытывают странное стеснение говоря о человеке, личность которого, казалось бы, совершенно исключает скованность. Видимо, смерть смогла отомстить и таким вот образом.
Две пули тупоумных ублюдков повергли державу в шок и истерику. Все сразу решили: никого никогда не найдут — и сделали мрачные физиономии. Народ с пугливым почтением относится к тайне на крови. Словно неведомые убийцы перенимают что-то от обаяния своих жертв. Значительность. Значимость плаща и кинжала. И как-то упускается, что кто бы ни были кукловоды и режиссеры случившегося, они прежде всего неудачники. Бандиты - неудачники по определению, какие бы агрессивно-высоколобые доводы ни приводились. Не монстры это — с хищной улыбкой и стальным взглядом. И на самом-то деле вполне отчетливо проступает психологический портрет этой мутной суммарной «личности», взятой в кавычки: скучный портрет червивого человечка, думающего, что жизнь - это только череда отстроенных комбинаций и «разруливаний». Когда наши органы, по недоразумению названные «правоохранительными», наконец назовут истинных убийц Влада, думаю, многих ждет что-то вроде разочарования: как просто...
Если жизнь и прекрасна (в чем заверяют нас ответственные лица), то только тем, что сложна. Проста она для простых организмов. И в списке самых простых решений сверхпростое — убийство.
Есть что-то гагаринское в листьевской судьбе. В сущности, это всего лишь констатация. Если народы достойны своих правительств, то в равной степени - и героев. Героев, порой лишенных видимых признаков героичности. Полное отождествление с идеей прорыва превращает их в символы времени. В проблемы времени, в их болевые точки, Влад этого не избежал.
Гагарин, Листьев — тут речь не об уровне дара, а о каком-то неназываемом личном отзвуке в сердце. Не каждый ведь вспомнит отчество первого космонавта.
Осталось - Юра.
И Влад.
Оба улыбались. И оба взлетели. В эфире и тот и другой — по-своему — были первыми. Оба на небесах, и безвременно. Но видимо, не случайна эта интонация гибельности, которая всегда сопровождает любовь, или — скажем осторожнее симпатию народа. Чем светлее улыбка, тем безнадежнее финал, что ли? Или смерть уточняет жизнь? Не нами выдумано: для того чтобы полюбили «всеобще» — баловню и любимцу следует поскорее освободить любящих от своего присутствия. Угрюмая закономерность. Как-то нехорошо представлять немыслимо растолстевшего семидесятичетырехлетнего генерал-полковника в отставке Гагарина.