Владычица морей (сборник)
Шрифт:
«Ах, гадюка! — ненавистно мелькнуло в голове. — Достал-таки!»
Придерживая одной рукою полы распахнутого тулупа, Мягков бросился к дому подполковника Востроухова. Тот был на месте и, казалось, совсем не удивился ни явлению капитан-лейтенанта, ни его кипящему гневом лицу.
— За спросом явился? — буднично спросил он. — Ты бы, Мягков, ноги обмел да шапку снял, коли в дом входишь. Добрые люди, входя, Богу крестятся да хозяину здравия желают. А этот — на тебе! — бураном пылящим ворвался!
— Не до политесов! — буркнул Иван. — Где она, Ануфрий Васильевич? Не томи душу!
Востроухов вздохнул, завистливо глянул на Мягкова и развел руками:
— Не знаю, Иван Николаевич, ей-ей, не знаю!
— Как это? —
— Вот так. — Тот сел рядом, поджал губы, скорбно поглядел на образа в красном углу. — Еще осенью поздней — спать ложились, она избу топила, утром встали — дом пустой. И ума никто приложить не может. Вроде и места у нас не разбойные, неоткуда беды ждать. Правда, сказывают, видели в ночь карету в распадке. Только в карету ту я не шибко верю, не княжна, чай, чтобы в каретах по Руси разъезжать. Резонировать я тебя не буду, ибо нет фирияка от укусов той змеи, что любовью зовется. Иной раз думаешь — золотой, а нагнешься — алтын увидишь.
Он дружески коснулся плеча капитан-лейтенанта и участливо с определенным бономи предложил.
— Я чаю, ты не одну версту отмахал, Иван Николаевич. Раздевайся, отдыхай, поклажу твою мои дворовые в дом снесут. А я пока указания дам самовар поставить да штоф с рябиновкою из подвалов поднять.
Ах как пьют у нас на Руси обиженные да судьбой обездоленные! Последний грош — и тот в кружале иль питейной лавке оставят, а горе, что в душе их бушует, обязательно горькой зальют. Зальют и повторят, а там уже и остановиться трудно, и деньги неведомо откуда плывут, кураж идет, пропой длится, а когда человек наконец в себя приходит, зрелище видится безрадостное — и денег нет, и горе с тобой, и морда в драке с неведомым супротивником расквашена. Нечто подобное испытал и капитаи-лейтенант Мягков, когда после безуспешных расспросов степенных и неразговорчивых холмогоров в доме Ануфрия Васильевича Востроухова очнулся. Глянул на себя в зеркальце, небритую опухшую морду свою увидел и сплюнул с тоски и досады.
Около дома корабельного мастера Курилы Артамонова на длинном шесте полоскалась разноцветная ветреница, показывающая направление ветра.
Сам Курила Фадеевич Артамонов в своей избе занимался диковинным делом — поставил посреди горницы бадью с морской водой и пускал в оной воде досочку с вертушкою на конце, и оная вертушечка ходко двигала досочку к другому концу бадьи, даже некоторый бурун за нею вздымался.
— А-а, никак доблестного капитана Мягкова зрю, — спокойно и даже с некоторым равнодушием прогудел он в бороду. — Долгонько добирался, Иван Николаевич!
Мягков с надеждою взглянул на него, но корабельный мастер лишь дернул широкими плечами.
— Не знаю, Иван Николаевич. Нет у меня на твои волнения успокоительных ответов. Не баюнок я и красиво сказывать не умею. Даст Бог, объяснится все и даст тебе Господь наш спокойствия и счастия. Утешать тебя не буду, в таких делах утешить только Он и может. Иди-тко лучше сюда, Иван Николаевич, погляди, какую штуку замыслил я изладить…
Мягков безразлично подошел, ссутулился и потухшим глазом уставился в бадью с водой.
— Видишь, какая штука получается, — приступил к объяснениям корабельщик. — Заметил я, что ежели к одному концу щепки вяленые потрошка крепко закрученные закрепить, а к оным потрошкам вертушку присобачить, то кишки, начинаясь раскручиваться, раскручивают и вертушечку, а вертушечка, в свою очередь, толкает щепочку вперед, и оным образом щепочка та изрядное расстояние проплыть может.
Игрушками пробавляешься, Курила Фадеевич, детство в тебе играет, — равнодушно заметил Мягков.
Курила со знакомым Ивану упрямством вскинул бороду.
— Из этой игрушечки отечеству зело великая польза может быть, — сказал он. — Зрю я, томит тебя несчастие, ты нонича и на прю неспособный!
— И какая же с щепки государству
— А такая! — Корабельщик взял щепочку из бадьи в мозолистые корявые руки и принялся накручивать вертушку. — Представь себе, что оные кишки вяленые находятся внутри выжженного полена. На одном конце его вертушечка, а на другом бомба запалом кипит. И ты оную вертушечку освобождаешь для вращения, она гонит сей снаряд по воде, и снаряд тот в момент приближения к неприятельскому судну взрывается. Этак минеру твоему и из подводки без надобности выходить будет. Знай целься только да пускай самобеглые мины в неприятельские корабли!? Это ж какие расчеты надо делать, чтобы точно у корабля под бортом мина взорвалась? — поинтересовался Мягков. Глаза его неожиданно заблестели, смысл и задор в них появился, а с задором объявилось и желание возражать Артамонову. — Это ж как получается? Неправильно фитиль рассчитаешь, и неприятелю никакого урону не будет, только мину безо всякой для того пользы переведешь! Плохо ты придумал, Курила Фадеевич, бесполезно твое техническое новшество для военного делу, только для государевой кунсткамеры оно лишь и пригодно!
— А ты не торопись, — посоветовал корабельный мастер. — Главное, что сия мысль мне пришла в голову. А уж как с оными недостатками совладать, тут уже время да Бог мне советчики.
— Эх, Курила Фадеевич, — горестно вздохнул Мягков. — Да не лезут в голову изобретения твои! И без того полна голова горьких думок!
Корабельный мастер посмотрел на капитан-лейтенанта, лицо его в боры собралось, потом улыбкой разгладилось, и Курила Артамонов сказал сочувственно:
— А ты гони ее прочь, печаль-тоску! На приклад тебе скажу, не то беда, что утонул, а то беда, что не ко времени.
Одна тысяча семьсот седьмой год был бы скучен и тосклив, словно игра в подкидного дурака в одни руки, да выпали и в нем некие тайные и с тем геройские операции на долю доблестного экипажу подводки.
С ледоходом, когда царь был еще в Желкве и занимался нужными и неотложными государству делами, доставлена была из Холмогор новая подводка взамен той, что худа уже стала и течи опасные открыла в укромных и нежданных местах. Новую подводку, которую Курила Фадее-вич ладил усердно с устранением недостатков, присущих первому подводному кораблю, также назвали «Садко» и теперь всяким образом пытали ее близ острова Котлин. Экипаж был тот же, привычен стал уже к подводному каторжничеству, поэтому учения все шли своим чередом с обычной рассудительностью и неторопливостью. Самодвижущихся мин Артамонов с Плисецким еще не додумали, но желобка для них на подводке уже поставлены были, чтобы десять раз одно и то же напрасно не строить. Новое судно также было шестивесельным, но не в пример более просторным, да и бомбардирская камера, в которой управлялся Суровикин, не оставляла желать лучшего. Одновременно на северных верфях заложены были два восьмивесельных корабля, названные «Перволукшей» и «Благодарением». Лодки эти предназначались для южных морей, где хотя и наблюдалось относительное спо койствие, но можно было от турков ждать самых неприятных сюрпризов. Береженого Бог бережет, сильного — сила его охраняет!
— И вы, братцы, готовьтесь, — сказал Мягкову Курила. — В скором времени достанется вам выучеников вынянчивать, опытнее вас в подводном деле пока никого нет.
Из Желквы бывшему архангельскому воеводе, а ныне хозяину и адмиралу всего флота российского, сенатору, шли депеши государя. Приказывал государь Петр Алексеевич без промедления призвать две-три тысячи калмыков к Днепру, строить поболее бригантинов да притом следить внимательно, чтоб строили обязательно из просушенного лесу, сырого чтобы не пользовали.