Владычица небес
Шрифт:
— Идем же! — нетерпеливо воскликнула она, увлекая его к лестнице.
Тонко взвизгнула под ними первая ступенька, басовито звукнула вторая, чуть не проломилась третья.
Трилле и Клеменсина проводили парочку завороженными взглядами, затем в унисон вздохнули и вернулись за свой стол — продолжать трапезу.
— И что было потом? — Конан зевал, изо всех сил стараясь не заснуть — правда, в темноте сего не было видно, и все же Лукресия время от времени останавливала свой рассказ, настороженно прислушиваясь к его дыханию.
— Ты не спишь?
— Не сплю.
— А почему вздыхаешь?
— Тьфу! Да тебя слушаю, — с досадой отвечал варвар, поворачиваясь на
— Потом… У нобиля меня перекупил один купец… Толстая вонючая тварь… Полторы сотни монет, и я сменила великолепную золотую клетку на крошечную комнатушку, расположенную под самой крышей огромного несуразного дома, полного слуг и охранников. Но сначала был долгий путь… Мы плыли на галеоне по морю Вилайет, кочевали с караваном по туранским пустыням, тряслись на мулах по Кезанкийским горам, ехали на лошадях через Бритунию, Немедию, Аквилонию… О, когда мы проезжали мою родную Аквилонию, сердце замирало в груди моей, и слезы потоком лились из глаз… Если б я была свободна!.. Я могла бы отыскать мою тетю — она жила в предместьях Пуантена и окрестными жителями считалась колдуньей… Нет, не хмурься, мой варвар… Откуда я знаю, что ты хмуришься? Чувствую. Так вот: моя тетя умела лишь читать по звездам, не более. Даже мало-мальски простого заклинания она не знала…
Увы, в то время я была не властна над собой. Купец, мой хозяин, не отпускал меня ни на шаг. Его псы всегда находились рядом; они следили за мной и днем и ночью, и даже в интимный момент, когда я справляла естественные надобности, становились вокруг меня плечом к плечу… Фу!
Наконец мы оказались в Зингаре. Мой купец проживал в самой ее столице — в Кордаве. Тут выяснилось, что у него имелась супруга — вот уж ведьма так ведьма.
Она, конечно, прекрасно поняла, какого-такого Нергала ее жирный недоумок притащил меня в свой дом, хоть он и пытался выдать меня за кухарку. О, что за великолепный скандал она устроила ему! Она — считай по пальцам, Конан — визжала, рычала, плевалась, била посуду, каталась по полу, а под конец даже укусила его в живот! Каково?
Честно сказать, потом и мне от нее доставалось. Она никогда не упускала случая ущипнуть меня побольнее, а когда я вскрикивала от боли, медоточивым голосом интересовалась, что произошло. Однажды она изрезала на куски мое единственное платье, и долгих три луны мне пришлось ходить в ужасных обносках, пока мой купец не исхитрился приобрести новое.
Ты понимаешь сам: я жила мыслью о побеге. Я, рабыня, не могла ждать помощи, ибо не было у меня в Зингаре ни друзей, ни родственников. А в общем, кроме тети, что жила в Аквилонии, у меня нигде никого не было.
Дальше… Дальше случилось вот что: супруга моего купца померла от злости. Да-да, именно так. В очередной раз визжа на своего жирного червя, она вдруг побагровела, схватилась за грудь и повалилась на землю. Противно вспоминать, но в тот миг на его пухлой физиономии мелькнула злорадная ухмылка, коя, впрочем, тут же сменилась выражением горя и печали.
И вот, пока купец скорбел по всем правилам в течение восемнадцати дней, а с ним, пользуясь передышкой, и его слуги, я сбежала. Не стану описывать сейчас мой долгий, очень долгий путь. Скажу лишь, что я добралась наконец до Пуантена и встретилась с Мелиндой, моей тетей. У нее я прожила два года, пока… Пока к ней не приехал один человек…
Здесь Лукресия прервала свое повествование. Конан, который слушал ее без особого интереса — а если говорить прямо, то и вовсе без всякого интереса, — почти уснул, когда она вдруг снова подала голос.
— Ты спишь?
— Кром! Нет, конечно! — слишком горячо для того, чтоб это была правда, ответил варвар.
— … Он приехал на рассвете… Ему предстояло выполнить некое важное дело, и перед тем он решил посоветоваться со звездами. О Мелинде и ее невероятном даровании читать по звездам знали многие (к слову, мой варвар, сами астрологи не желали признавать ее, поскольку женщина — ах, это смешное мужское самолюбие!). Сей молодой человек не был обременен предрассудками и, кроме того, знал, что плату она берет небольшую, да еще умеет хранить тайну, посему и прибыл именно к ней. День, ночь, еще один день и еще одну ночь он провел в нашем маленьком доме… О, он оказался весьма веселым молодым человеком! Пока моя тетя рисовала на папирусе какие-то закорючки, он рассказал мне о странах, в которых побывал, о людях, которых повидал, и еще многое, многое другое. Когда Мелинда на следующее утро торжественно вручила ему…
Хр-р-р-р! — вдруг раздалось мощное рычание. Лукресия вздрогнула. — Конан! Да ты спишь! — вскричала она, оскорбленная в лучших чувствах.
— Я? Кром, нет, конечно… — смущенно пробормотал варвар, только что пробудившийся от ее вопля. — Ну, что там было дальше?
— Эх… Ты первый человек, с которым мне захотелось поделиться своим несчастьем, а ты… Ты спишь! — горько сказала прелестная аквилонка, укладываясь рядом с ним и закрывая глаза.
— Да нет же…
Сон, до сего момента не выпускавший его из своего вязкого тумана, неожиданно улетучился. Конан с сожалением вздохнул ему вслед, потом повернулся к Лукресии и приготовился внимать. Она молчала.
— Хей! — он положил руку ей на плечо. — Так что было дальше?
Она молчала.
— Клянусь Кромом, я слышал все! Ну, почти все…
Она молчала. Тогда киммериец наклонил ухо к ее лицу, завесив его своими длинными кремами, прислушался… Мерное, еле слышное сопение поведало ему неприятную истину: Лукресия спала. В раздражении варвар снова отвернулся к окну. Одно слово — женщина! Сначала она своим занудным рассказом прогнала прочь его сон, а потом сама преспокойно уснула, оставив Конана в полном одиночестве — то есть без любви и всего остального, обозначающего явь. А что еще он мог ожидать?
Посветлевшее небо за грязным стеклом окна возвещало о скором восходе солнца. Ветер, поднявшийся вдруг, злобно теребил ветви дерев, пытаясь сорвать с них листву; капли дождя заскакали по крыше, тревожно забили в стекло, да только Конан знал: все обман. Не успеет огненное око Митры запустить на землю свой первый луч, как снова станет тихо, сухо, тепло. Не будет дождя, а ветер преобразится в милый ласковый сквознячок, а к полудню и вовсе воцарится обычный в этих краях зной, наглый и хитрый как сам Нергал, алчущий спалить всё и вся — от праматери-земли до новорожденного суслика в глубокой норке.
Так и получилось. Пока киммериец вздыхал и ворочался, надеясь уснуть, затих ветер; дождь, лишившись его энергии и силы, стал скучным и вялым, словно больным, и к рассвету прекратился. К рассвету же у Конана кончилось терпение. Из живых чувств одна тоска осталась с ним сейчас.
Лукресия мирно спала, сам он — нет; мозг его никаких интересных мыслей не изобретал и не воспроизводил; прошлое будто покрылось непрозрачным туманом — короче, заняться в сию пору Конану было совершенно нечем. Поняв, что сна ему так и не дождаться, он встал, натянул штаны и, стараясь не разбудить Лукресию, вышел из комнаты. Он рассуждал так: что есть одиночество и тоска? Хворь. А есть ли у него средство против хвори? Конечно! Бутыль доброго вина да кусок мяса… Ободренный одной только идеей, киммериец уже ощутил в груди тепло, кое в паре с глотком туранского красного обещало избавить его от скуки и тоски. Он прибавил шаг.