Владычица небес
Шрифт:
Произнести его вслух мог только непорочный юноша, и никто иной. Мне понравилось, что она выслушала меня так внимательно: ни разу взор ее не отворотился в сторону и не наполнился скукой. «Какое же это заклинание, Энарт?» — спросила она, когда я закончил рассказ. «О, ничего интересного, — засмеялся я. — Всего-то охранение ценной вещи, имеющей магическое свойство…» Нет, при этих словах ничто не изменилось в ее глазах, но я все равно почувствовал ясно, что заинтересовал ее более, чем предполагал. «И ты хорошо помнишь его? Ты не забыл ни слова?» — допрашивала меня Лайна. «Ни слова», — с удивлением отвечал
Так прошло несколько лун. Однажды Лайна сказала: «Знаешь, Энарт, я думаю, нам не стоит больше проводить столь драгоценное время в деревне. Давай поедем куда-нибудь. Может быть, найдем новые книги или рукописи древних мудрецов…» Я согласился с радостью. Мне самому уже наскучило жить в деревне.
Вот тут и появилась ты, Клеменсина. Зря ты терзала себя и каялась. Твои действия не причинили ни мне, ни Лайне никакого вреда. Мне жаль только, что тебе пришлось так страдать. Представляю, какая мука рвала твое сердце, когда я не узнал тебя… Прости. Если б не то зелье…
Лайна же твое появление объяснила мне так: ты — колдунья. Нам обоим нужно держаться подальше от тебя… В ту же ночь она долго творила какие-то заклятия, мешала в котле что-то вонючее и брызгала им на меня, полагая, что я сплю, потом отрезала у меня прядь волос, зарыла ее в землю около дома и на сем успокоилась. Ранним утром мы ушли из деревни. Только нынче я узнал от тебя про то страшное судилище, что устроили моей Клеменсине крестьяне… Откуда они взяли, что ты убила меня и Лайну? Не ведаю. Однако думаю вот что: накануне Лайна, которая, к прочим своим достоинствам, отлично владеет мечом, кинжалом и луком, подстрелила в лесу маленького кабанчика. Кровью его был забрызгал весь наш двор… Теперь ты понимаешь?
Ну, а мы… Мы отправились сюда, в Мандхатту. Прибыли мы три дня тому назад. Лайна сразу позна комила меня с Кармашаном. Он принял нас очень радушно, познакомил со своею сестрицей — чудной красавицей, угощал даже вином, кое тут запрещено. А в конце трапезы прямо попросил, чтобы я наложил то охранение на одну вещь. Мол, она принадлежит ему по праву, однако слишком много нынче охотников на чужое; да, она обладает магическими свойствами; да, она действительно принадлежит ему и только ему… И… я обещал.
Но, поразмыслив немного, я решил, что прежде чем брать на себя такую ответственность (а вдруг вещь все-таки окажется не его? В том пергаменте присутствовало также предостережение читающему: если использовать заклинание для похищенной вещи, то сотворишь зло истинному ее хозяину и себе самому. Мне тогда показалось, что это несправедливо — при чем же я? — но сейчас так не кажется) — так вот, прежде чем брать на себя такую ответственность, надо убедиться, что вещь (в самом деле его. Я просил его предоставить мне такие доказательства. Он согласился.
А прошлой ночью, отчего-то не в силах заснуть, я предавался думам о прошлом. Мне показалось странным то обстоятельство, что я не помню, откуда я родом и кто мои благословенные родители. Долго ворочался я без сна, пока наконец мысли мои не прояснились. Я вспомнил все! Я вспомнил отца, родной город и, конечно, тебя, Клеменсина. В душе моей зародились сомнения. «Кто же в действительности Лайна? — думал я. — А главное — друг она мне или враг?» Потом я пришел к выводу, что она могла по ошибке принять тебя за колдунью,
Кстати, Конан, позволь мне поблагодарить тебя за то, что ты спас мою невесту (ты не против стать моей невестой, Клеменсина?). Не знаю, что б я делал, если бы тогда ты не поспел вовремя… Наверное, до конца жизни я не простил бы себе легкомыслия и доверчивости, присущей лишь ребенку, но не взрослому мужу, каковым я сейчас являюсь.
(При этих словах юного ученого киммериец усмехнулся, но вслух ничего не сказал.)
— А Кармашан, Энарт? А Кармашан? — напомнила Клеменсина.
— Кармашан? Он высок и худ, у него темные волосы и светлые голубые глаза. Он много смеется и шутит — не всегда удачно. Он любит показать, что не понимает самых простых вещей, хотя я заметил, что он все понимает отлично и вообще неглуп. Я почувствовал в нем кое-какие неприятные качества, например жестокость, но, не зная точно, не могу утверждать. Возможно, я ошибся, и он добр и мил. Вот и все…
— Как звали его сестру? — спросил Конан.
— Не помню. Но что-то вроде Даны или Ливины
— Ты был в его собственном доме?
— Да.
— Найдешь туда дорогу?
— Конечно.
— Тогда идем.
Он решительно поднялся, уже уверенный в том, что Кармашан и Леонардас не братья, а один и тот же человек, и, не дожидаясь, когда Энарт тростится с Клеменсиной, вышел из комнаты. На все воля Митры, но, кажется, дело идет к концу…
Глава десятая. Жизнь прекрасна
Он протащился по залитой солнцем равнине целый день, надеясь хотя бы к сумеркам найти себе пристанище на ночь. Увы — вокруг была самая настоящая пустыня. Не то что дома или лачуги, а и живого деревца, под сенью коего можно устроиться одинокому путнику, он не видел с раннего утра. Лишь сухие колючие кочки под ногами да в одном месте скопление жалких засохших кустов — вот и вся природа этого некогда богатого и плодородного края. Впрочем, он понимал, что несправедлив.
Равнина, по которой нынче ему пришлось идти, была омерзительным пятном проказы на чистом и здоровом теле сей древней страны. Кому, как не ему, вечному страннику, знать о ее зеленых просторах, густых лесах и чистых реках. Волею судьбы он оказался тут опять; путь его лежал через вендийский город Бвадрандат в Туран, через Туран в Шем и потом — на родину, в Аргос. Сердце давно влекло его туда, а потому он не пожелал идти в обход, вдоль реки или по лесу, а отправился напрямик, по выжженной солнцем равнине…
Ноги уже не слушались его; дыхания не хватало. Он сел на горячую сухую землю, достал из мешка флягу с водой и ломоть черствой лепешки. Оранжевое око Митры светило уже прямо перед ним. До ночи он успеет еще пройти тысячу шагов, но куда приведет его эта тысяча? К самой середине равнины? Или к краю ее, а там — к человеческому жилью?
Вздохнув, он отряхнул с себя крошки и тяжело поднялся. Один, два, три… Отсчет начался. Дабы не думать о неудачной жизни своей, не мучить себя, не казнить, не вспоминать… Шесть, семь, восемь… Да, подчиненная единственной цели, коей он так и не достиг, жизнь его превратилась в дорогу без начала и конца.