Владыки Безмирья
Шрифт:
- Добрый вечер, господин Фирриган!
– бодро начал он.
– Добрый вечер, уважаемые господа. Здравствуй, отец. Мы просим прощения...
– он выдал какую-то витиеватую фразу, в которой я понял слова, но не общий смысл, но которая, кажется, пришлась по душе присутствующим. А потом он перешел к главному.
– Разрешите представить моего друга Сеймора Коулфа. Пару часов назад мы спасли жизнь одному человеку. Он уполномочил Сеймора передать Вам, господин Фирриган, нечто важное и очень срочно. Вы позволите?
Канцлер по-птичьи склонил голову на бок. На губах его играла легкая улыбка - к счастью, происходящее забавляло его, а не
- Кто этот человек?
– спросил Фирриган.
- Мы не знаем.
- О-у...
– протянул канцлер и усмехнулся.
– История, видимо, таинственная?
Послышались сдержанные смешки. Арси держал себя в руках, но мне, стоящему в паре шагов позади него, было заметно, что на шее у него проступили алые пятна.
- Так Вы позволите?
– повторил он свой вопрос. Голос прозвучал резче, чем следовало бы. Улыбка на губах канцлера растаяла. Фирриган устало спросил:
- Что у вас там? Говорите, и покончим с этим.
Зная Арси, я мог предположить, что он сейчас потребует оставить нас наедине. Но мальчишка проявил, наконец, благоразумие и просто сделал шаг в сторону, уступая мне дорогу.
Я выступил вперед. Не то чтобы у меня ноги подкашивались... Скажем так: пола я под собой не чувствовал, просто заставлял себя верить в то, что он никуда не исчез, и совершать движения, к которым привыкли мои ноги. Сунув руку в карман, я достал записку, протянул ее канцлеру... и вдруг заметил, что он смотрит не на этот клочок бумаги в моеей рке, а на мое запястье. Глаза канцлера сузились, словно он пытался что-то рассмотреть, и я, повинуясь интуиции, сделал еще один шаг к нему. Дернулись охраники, заподозрившие меня в намерении напасть, среагировал дворецкий, немеревавшийся принять послание, чтобы передать его. Но канцлер остановил их всех жестом и сам взял записку из моей руки.
Демонстративно отойдя к одной из ламп, Фирриган развернул записку и будто бы углубился в ее чтение. Будто бы - говорю я совершенно уверенно, потому что с места, где я стоял (и, кажется, только с этого места), было видно, что глаза канцлера лишь скользят по написанному, но не читают его. Я изо всех сил старался не смотреть на свою руку и не дотрагиваться до зудевшей кожи.
Наконец Фиггиган пустил руку и сунул послание в карман. Все присутствующие выжидающе уставились на него. А он обвел их взглядом, полным какой-то тихой, смиренной печали и, остановив его на отце Арси, едва ли не с грустной улыбкой произнес:
- Господин Риввейн... С прискорбием вынужден Вам сообщить, что Вы подозреваетесь в государственной измене.
– И чуть тверже, не сводя взгляда с опешившего Риввеейна, добавил: - Вы арестованы.
Наступила пронзительная тишина. Я успел увидеть, как отец Арси, вцепившись в подлокотники кресла, начинает подниматься. Что было потом, я помню смутно: кажется, Арси бросился к отцу, потом ко мне, потом снова к нему. Тут же поднялась суматоха - стало очень людно и все разом вдруг заголосили. Меня оглушило шумом, смело в сторону, вытеснило в двери... Не знаю, как я снова отказался на улице. Преследовали ли меня? Убегал ли я? Может быть - придя в себя, я обнаружил, что прячусь в тени большого платана. Взвесив все, я отступил глубже в тень и, повернувшись, скорым шагом пошел прочь. Возможно, мне следовало бы остаться - даже не будучи способным что-то прояснить и повлиять на происходящее, я мог хотя бы в эту непростую минуту быть рядом с Арси. Но я предпочел
Убедившись в том, что меня никто не преследует, я пошел медленнее. Меня знобило, мысли путались и сбивались в неприятные серо-шерстяные комки. Когда в конце улицы показались корпуса училища, я подумал, что дойду до первого же крыльца и просто лягу на него, свернусь калачиком, как бездомный пес, и пролежу так до утра - усну или нет, без разницы. Я слишком устал, чтобы будить коменданта и проситься на ночлег. Да и не добудился бы я никого: корпуса стояли неприступными темными громадами. Но, подойдя поближе, я заметил крохотный огонек около бестиариума и пошел на него.
Огонек плыл на меня из темноты, и чем ярче он становился, тем темнее делалось все вокруг. В какой-то момент я понял, что это факел, прикрепленный к углу маленького бревенчатого домика, который стоял около бестиариума. Раньше там жил старичок-лекарь. Сейчас там обитал Боггет. Как он выносил специфический запах, который распространялся вокруг бестиариума и в иные жаркие дни был совершенно убийственным, я себе не представлял. Даже сейчас, посреди ночи, в воздухе витал отчетливый смрадный душок. Им повеяло на меня и - странное дело!
– я вдруг совершенно успокоился. Я словно пришел домой и кто-то сильный и мудрый сказал мне, что все будет в порядке. И я двинулся вперед смелее.
Сначала я услышал Боггета, и только потом увидел его: инструктор, обнаженный до пояса, стоял около макивары, широко расставив босые ноги, и методично лупил ее левой рукой. В правой он держал пинтовую кружку. Услышав мои шаги, он обернулся и, прихлебнув, спросил:
- Чего не спится? Бродишь, как...
Я хотел ему что-то сказать, правда хотел. Может быть, мне даже пришла на ум какая-то шутка. Но то ли эти шаги отняли у меня последние силы, то ли просто наступил какой-то внутренний предел - голова у меня закружилась, и я рухнул на притоптанную землю тренировочной площадки.
Кажется, я приходил в себя, пока он тащил меня в дом. По крайней мере, я помню угол дверного проема между сенями и единственной комнатой, служившей и кухней, и спальней. Этот угол, похожий на широко раскрытый клюв диковинной птицы, шарахнулся на меня, а потом снова отступил в темноту. Больше я не помню ничего. А когда я открыл глаза в следующий раз, было уже светло.
Глава 3. Сердце в камне
Я проснулся на широкой низкой лавке, застеленной старыми вытертыми шкурами. Очевидно, она служила Боггету постелью - кроме этой лавки, тяжеловесного стола и колченогого табурета в комнате мебели не было, разве за таковую можно было счесть еще сундук, раскосо поглядывающий из-за печи своими тусклыми застежками. В окна светило уже высоко поднявшееся солнце, на щербатой столешнице и пыльном полу лежали светлые ромбы. Боггета дома не было.
Я поднялся, потянулся к графину, стоявшему на столе, выпил немного теплой невкусной воды. И вдруг заметил, что левая рука у меня перевязана не очень чистой, но добротной тряпицей. Я повращал запястьем - боли не было. Сдвинув повязку, не обнаружил на коже никаких следов, даже простого раздражения. Значит, было там что-то такое, чего я не видел.
Голова у меня была тяжеловатая, но я знал, что это ощущение пройдет, как только я немного подышу свежим воздухом. Поднявшись, я вышел из дома и отправился на поиски Боггета.