Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

Букчин Семен Владимирович

Что фельетон требует особой манеры общения с читателем ощущал и молодой Горький, будучи сотрудником «Самарской газеты». Он присматривался к опыту Дорошевича, о чем свидетельствует его письмо Короленко, посланное в марте 1895 года: «Будьте так любезны — возьмите на себя труд указать недостатки „Самарской газеты“ и нарисуйте то — чем бы Вы ее хотели видеть…

Я веду в газете „Очерки и наброски“.

Скажите, что Вы думаете о том, как я трактую факт? О самой ценности факта? О тоне? Ашешов говорит — нужно писать живее.

Я стараюсь. Но, очевидно, это не моя специальность, и мне порой кажется, что порой я впадаю в пошло-зубоскальский тон `a la Сын своей матери.

Не так ли? Сдерживаюсь. Выходит — тускло. Я очень, очень прошу Вас помочь мне и газете» ^[241] .

Короленко ответил: «Тона известного „Сына“, конечно, избегать следует всемерно. Это, несомненно, человек талантливый, — но как образец для подражания, конечно, совсем уж не годится» ^[242] . Определенный, скажем так, пуризм Короленко, признававшего талант Дорошевича, но не принимавшего его «тона», можно отчасти отнести на счет как тех традиционных заветов, которых придерживался автор «Истории

моего современника», так и издержек стилевого поиска в творчестве Сына своей матери. Несомненно, идейный человек Короленко не мог разделять даже в качестве тонкой шутки высказывания Дорошевича насчет того, что «хороший литературный Алкивиад должен быть в своей газете немножко монархистом». Это отдавало утратой тех самых убеждений, в отсутствии которых упрекал короля фельетонистов и Михайловский, также восхищавшийся его талантом. Такого же, собственно, рода противоречие характерно и для Горького, с одной стороны, не принимавшего тона Сына своей матери, с другой — ощущавшего, что редактор «Самарской газеты», опытный литератор Н. П. Ашешов, в чем-то прав, что фельетон это жанр, требующий особых выразительных средств. Отсюда и сомнение: может, это не его специальность.

241

М. Горький и В. Короленко. Сборник материалов. Переписка, статьи, высказывания. М., 1957. С.27.

242

Там же. С.30.

Опыт Дорошевича на протяжении многих лет привлекал внимание разных литераторов, не только прозаиков, но и поэтов. Молодому Маяковскому, ломавшему литературные каноны, были близки «нетрадиционные» стиль и язык его фельетонов. «Лесенка-строфа» Маяковского, интонационно и по смыслу выделявшая главное в отдельные слова, по-своему перекликается с «короткой строкой» Дорошевича. Литературовед М. О. Чудакова подчеркивает, что «„короткая строка“ Дорошевича <…> с очевидностью просвечивает в языке ранних статей Маяковского. По-видимому, именно она показалась поэту необходимым новым способом поэтической речи, разрывающей со старым „витиеватым косноязычием“. Есть тому и прямые подтверждения. Наталья Власьевна, встречавшаяся с Маяковским, запомнила его слова: „А ведь ваш отец, с его короткой строкой, в свое время имел на меня большое влияние. В газетный подвал, место привилегированное, оккупированное писателями, он ввел язык улицы“» ^[243] .

243

Чудакова М. О. Мастерство Юрия Олеши. М., 1972. С.47.

К манере Дорошевича присматривался и Георгий Шенгели. Отметив в одной из статей, что «Дорошевич стал с красной строки писать почти каждую фразу», он задался вопросом: «Почему бы не разбивать и фразу, и стих?» И констатировал: «Вообще против такой разбивки возражать не приходится» ^[244] . В известной степени влияние «работы» Дорошевича «на некоторые области литературы первого десятилетия века и последующих лет было все-таки более широким, чем это представляется на первый взгляд» ^[245] . Следы этого влияния видны у Ильи Эренбурга, Бориса Пильняка, Виктора Шкловского, Михаила Булгакова ^[246] . Творчество Булгакова, по признанию Валентина Катаева, воспринималось его молодыми коллегами по газете «Гудок» «на уровне фельетонистов дореволюционной школы, — фельетонистов „Русского слова“, например, Амфитеатрова… Дорошевича. Но Дорошевич хоть искал новую форму, а он ее не искал. Мы были настроены к этим фельетонистам критически, а это был его идеал. Когда я как-то высказался пренебрежительно о Яблоновском, он сказал наставительно:

244

Шенгели Г. Иноходец. Собрание стихов. Византийская повесть. Повар Базилевса. Литературные статьи. Воспоминания. М., 1997. С.435.

245

Чудакова М. О. Мастерство Юрия Олеши. С.50.

246

Евг. Иванова пишет во вступительной статье к однотомнику известного сатирика А. Г. Архангельского: «В короткой строке Шкловского он без труда угадывал некогда знаменитую короткую строку „короля фельетонистов“ Власа Дорошевича» (Архангельский А. Г. Пародии. Эпиграммы. М., 1988. С. 6).

— Валюн, нельзя так говорить о фельетонистах „Русского слова“!» ^[247]

Способность дорошевичевской «короткой строки» монтировать образ привлекала внимание кинорежиссера С. М. Эйзенштейна ^[248] .

Впрочем, в те же 1920-е годы «Серапионовы братья» считали, что «чистая публицистика», где «отрывочность возведена в принцип», вредит творчеству Пильняка. На это указывал Михаил Слонимский в письме к Горькому ^[249] . Примерно с тех же позиций и в ту же пору пересмотрела свою увлеченность стилем Дорошевича Н. А. Тэффи. В письме 1924 года к В. Н. Буниной, восторгаясь «длинной, многоволновой» фразой в рассказе Бунина «Роза Иерихона», она сокрушается, что «у нас всех, воспитанных на Дорошевичах и газетной муштре, — короткая, обрывочная, песий лай» ^[250] . Признания эти по-своему подтверждают наблюдение Амфитеатрова о глубоко индивидуальной манере автора «короткой строки», которой невозможно, во всяком случае достаточно затруднительно, подражать. И, конечно же, «короткая строка» мало пригодна для художественной прозы. Поэтому и сам автор почти не использовал ее в своих рассказах и повестях.

247

Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988. С.493. В повести «Трава забвения» Катаев упоминает о «короле фельетонистов великом Власе Дорошевиче» (Алмазный мой венец. М., 1981. С.338).

248

Эйзенштейн С. М. Избранные произведения в 6 томах. Т.2. М., 1964.

С.553.

249

Горький и советские писатели. Неизданная переписка. Литературное наследство. М., 1970. Т.70. С.378.

250

Диаспора. Новые материалы. Вып.1. Париж — СПб., 2001. С. 371.

Но вернемся в первую половину 1890-х годов, когда Дорошевич только нащупывал свою тропу фельетониста. Тогда его «короткая строка» хотя и проявила себя на страницах «Новостей дня» и «Московского листка», но еще, так сказать, не возобладала. В этот период Дорошевич еще пользуется двумя стилевыми методами — традиционным и экспрессией «короткой строки». Последняя обрела «полное верховенство» уже в период его работы в Одессе. Это уловила, пускай и в частном порядке, профессиональная критика. 1 сентября 1895 года П. П. Перцов писал А. Г. Горнфельду: «Если я пишу коротенькими строчками, то это потому, что начитался Дорошевича» (в «Одесском листке») ^[251] .

251

РГАЛИ, ф.144, оп.1, ед. хр.421, л.6.

А пока Влас решает задачу, как сделать газетное чтение не только необременительным, но и занимательным. Вот как, к примеру, блестяще была решена в тех же «Новостях дня» такая изначально скучная тема как смета городских доходов и расходов. Дорошевич приглашает читателя проследить «путешествие обывательского рубля», т. е. тех денег, которые взимаются у москвичей в виде налога на городские нужды.

«Вы платите городу <…>

Если вы интересуетесь, куда эти деньги деваются, — просмотрите роспись городских расходов за полгода. Прежде всего вас поразит там весьма крупная цифра, которая тратится на содержание самого городского самоуправления. Вы, несомненно, воскликнете: „Какое богатое содержание!“ и „Как дорога нам эта управа!“ Затем вас поразит крупная цифра — „на особые предприятия города“.

Не мешало бы выражаться пояснее и прямо сказать, сколько стоит в год водопровод, которого мы не имеем, городские ряды, о которых мы мечтаем, и премии за проекты памятников, которые не утверждены.

Путешествие обывательского рубля в городской управе — путешествие очень интересное. Во-первых, при самой встрече от него отстригают гривенничек для содержания городского самоуправления. Затем еще гривенник на пресловутые „особые предприятия“. Еще гривенник на улучшение мостовых. Больницы берут из злосчастного рубля 14 копеек — больше всего. Нельзя сказать, чтобы Москва была городом здоровым! Полиция берет также порядком — 12 коп. 3 коп. идут на мировых судей, и на копейку содержатся знаменитые „Титы“… 8 копеек из каждого рубля идет на проценты по городским долгам! Ого! Они, очевидно, растут, делаются большими и умными. Восемь копеек стоит и содержание пожарных. Москва — город легковоспламеняющийся <…> Освещение стоит дешево: оно отнимает от рубля только 4 коп. Вероятно, потому, что освещение в Москве в ходу больше бесплатное: при помощи луны. Четыре же копейки тратятся на всю „санитарию с гиеной“, как говорит несравненный г. Жадаев. Другими словами, „на оздоровление города“. Народное образование очень скромно и требует только 2 коп.».

И вот получается, что, «согласно этому перечню, Москву можно рекомендовать так:

— Город старый, брюнет (освещения мало), кашляет, в бане давно не был, читает по складам, легковоспламеняющийся, кому только не должен, очень скуп на благотворительность и крайне щедр к своей управе» ^[252] .

Этот критический портрет не отменяет любви Дорошевича к родному городу. Он любил и знал Москву, истинный гимн которой сложил в 1906 году в «поэме», посвященной «человеку-легенде», «магу и волшебнику» старой столицы, знаменитому антрепренеру и режиссеру, устроителю блестящей оперетки и постановщику фантастических феерий Михаилу Лентовскому. Конечно же, это романтизация Москвы 70-х — начала 80-х годов с ее либеральной профессурой и Московским университетом, с ее студентами, бесшабашно кутящими в Татьянин день, с ее купцами-филантропами, знаменитыми писателями и журналистами, артистами и адвокатами… «Та Москва», барственная, но и хлебосольная, по-своему демократичная, человечески теплая, Москва, где патриархально царил «правитель добрый», генерал-губернатор князь Владимир Андреевич Долгоруков, противопоставлялась холодному и бездушному городу капиталистических и бюрократических порядков, пришедших в 90-е годы, воплощением которых в той же «поэме» стал «герой Ходынки» полицмейстер Власовский, ставленник сменившего Долгорукова на генерал-губернаторском посту потомка Рюриковичей великого князя Сергея Александровича.

252

Новости дня, 1889, № 2192.

Как автор рубрики «За день», которую он еще в дебютной публикации снабдил характерным подзаголовком «Маленькая хроника городской жизни», Дорошевич постоянно дает почувствовать читателю, что он на его стороне, защищает его интересы, идет ли речь о железнодорожных компаниях, имеющих «удивительную страсть к сокращению штатов» и повышению и без того «феерических содержаний директоров» (это отклик на катастрофу на Николаевской дороге) ^[253] , или о «сибирском бале», на котором «богатые сибиряки будут танцевать в пользу бедных сибиряков, учащихся в Москве» ^[254] . Традиционной для русской общественной мысли идеологизацией газетного дела проникнуто признание Александра Кугеля: «Ум, дарование и темперамент молодого поколения литераторов, попавших в газеты, уходили на бойкое, но, по существу, безличное „ничто“» ^[255] . Кугель словно забывает, что и он сам и многие коллеги, начинавшие репортерами, стали впоследствии видными публицистами, театральными и литературными критиками, известными журналистами. Дорошевич прекрасно обрисовал внутреннее состояние молодого репортера, отправляющегося в «информационный поход» и сознающего меру своей ответственности в этом важном деле: «С записной книжкой и карандашом в кармане вы выходите на улицу (в первый раз в жизни) „собрать сведения для газеты“.

253

Там же, № 2179.

254

Там же, 1890, № 2337.

255

Кугель А. Р. Литературные воспоминания. С.98.