Влас Дорошевич
Шрифт:
— Петр Петрович, будьте добры помедленнее. Я не успеваю записывать! — говорит первый ученик.
— Надо понимать, а не записывать! Ибо, говорю я, только с точки зрения кочующих и беззаботных цыган, может служить предметом восхваления такая беззаботность птички. Похвала же птички за ее праздность и ничегонеделание была бы немыслима в устах такого просвещенного человека, каким, бесспорно, является поэт. Все поняли?
— Все поняли! — хором отвечает класс.
— Мозгов Николай, повторите!
— Поэт вкладывает птичке в уста…
— Садитесь. Повторяю еще раз. Вкладывая в уста не птичке, а цыганам,
И все зубрят к следующему уроку это обязательное «толкование птички».
И так со всем, что только читается и обсуждается в классе.
И чем больше школьники читают и обсуждают, тем больше они отучаются думать, разбирать, понимать.
Похоронным звоном над самостоятельной критической мыслью звучит каждое учительское:
— Поэт хотел этим сказать…
Своя мысль заменяется штампованной мыслью обязательного и узаконенного образца.
Никто уж и не пытается думать. Все равно не попадешь и ошибешься. Учитель скажет, как это надо понимать на пятерку!
Нет ничего более притупляющего, как гимназические «сочинения по русскому языку».
В провинции у меня был добрый знакомый, видный общественный деятель и необыкновенно чадолюбивый родитель.
Когда его дети держали экзамен, экзамен держал весь город. Одни знакомые, — мой приятель был большой хлебосол, у него всегда бывал весь город, — одни знакомые летели хлопотать у попечителя, другие у директора, третьи разлетались по учителям.
Если кому-нибудь из детей задавали трудную задачу по алгебре, в решении ее принимали участие профессора математики местного университета. В дни «сочинении на дом» приглашались на помощь адвокаты и литераторы.
И вот старшему сыну задали задачу на тему:
— О пользе труда.
Была созвана консультация. Отец ходил, разводя руками:
— Черт знает, какие темы задают детям. Поистине не понимаю, какая такая польза труда! Труд — это проклятие. Бог, изгоняя из рая, проклял людей трудом!
Мы наперерыв старались изложить перед юношей все полезные стороны труда.
Рисовали самые соблазнительные перспективы.
— Вот что можно на эту тему написать!
— Вот что еще можно прибавить!
— Вот еще что!
Но юноша качал головой:
— Нет, это не то! Это все не годится. Придется, папа, пригласить Семена Пуприкова!
Семен Пуприков был ученик другой гимназии, но «человек знающий».
— Он на сочинениях собаку съел.
Пуприкова пригласили обедать на другой день, и родственница, заведовавшая хозяйством, спросила даже:
— А что этот твой Семен Пуприков любит? Не сделать ли по этому случаю блинчики с творогом? Такие, подрумяненные. Или лучше будет оладьи с вареньем, только пожирнее?
Наше самолюбие было, черт возьми, задето! И на следующий день мы, и присяжные поверенные, и литераторы, явились на обед с Семеном Пуприковым.
Пуприков оказался мальчиком небольшого роста и очень головастым.
Так, ничего особенного!
Явился он в дом с полным сознанием важности своей миссии. С таким видом входят в дом нотариусы, приглашенные к умирающему составить духовное завещание, судебные пристава, являющиеся для описи имущества, и немногие им подобные.
Вплоть до обеда Пуприков ничего не говорил, ел хорошо: всего взял вдвое,
После обеда тут же, за столом, начали говорить о сочинении.
— Ну-с, как же надо написать «О пользе труда»?
Семен Пуприков обвел всех нас серьезным и даже, как мне показалось, строгим взглядом, сжал губы, подумал с минуту и сказал глухим голосом:
— Тут Демосфен необходим!
Присяжные поверенные даже подпрыгнули:
— Как Демосфен?!
— А так Демосфен! — снова помолчав, продолжал Пуприков и, откинувшись к спинке стула, заговорил голосом, в котором послышалось даже что-то пророческое: — Так, мы можем убедиться в пользе труда, только изучив историю Демосфена. Теперь период. Будучи от природы косноязычен и обладая физическими недостатками, которые не позволяли ему и думать о выступлении в качестве оратора из боязни насмешек со стороны сограждан, Демосфен непрестанным трудом не только избавился от этих недостатков, но и сделался знаменитейшим оратором, слава которого далеко перешла пределы его родины и границы его времени! Ну, тут насчет камешков в рот, беганья по горам и всего прочего!
Мы переглянулись почтительно.
— А затем нужно, — продолжал наставительно Пуприков, — сопоставить Демосфена с лаццарони.
— Как с лаццарони? — воскликнули все, глубоко пораженные. — При чем же тут лаццарони?
Пуприков Семен снисходительно улыбнулся:
— А как же?
И снова приняв вид вещей пифии, он продекламировал, полузакрыв глаза:
— Лаццарони в Неаполе, довольствуясь ракушками, которые выбрасывает море, избегают труда. — и что же мы видим? Они валяются целый день на солнце, мало чем отличаясь от лежащих тут же собак, и справедливо вызывают к себе негодование путешественников. Это доказательство от противного, или обратный пример. А посему, убедившись на примере Демосфена в крайней пользе груда и сопоставив это с пагубными последствиями праздности, в коих убеждает нас пример итальянских лаццарони в Неаполе, будем же подражать Демосфену и избегать примера презренных лаццарони… Тут уж часть патетическая! Это всегда гак пишется!.. — уверенно закончил Пуприков Семен.
— Черт знает что! Словно бумага в присутственное место! «Всегда так пишется!» — буркнул хозяин дома.
После обеда я почтительно предложил Семену Пуприкову папиросу, а один присяжный поверенный до того растерялся, что предложил ему даже сигару:
— Вы крепкие сигары курите или средние?
А Семен Пуприков, медленно прихлебывая ликер, раскрасневшись, долго объяснял нам, как надо писать сочинения на какие темы.
И в каждой гимназии, в каждом классе есть такие специалисты, которые «знают, как эти бумаги надо писать».
Словно ходатаи при консисториях!
Ко всякому пишущему человеку часто обращаются чадолюбивые папеньки и маменьки с просьбой:
— Напишите ребенку сочинение. Что вам стоит!
Но куда уж тут соваться!
Когда Тургенев за сочинение, написанное для гимназиста, с трудом получил тройку с минусом. А Щедрину за сочинение, написанное для дочери, и вовсе поставили два:
— Не знаете русского языка!
Старик, говорят, даже объясняться поехал.
— Ну, уж этого-то вы, положим, говорить не смеете. Незнание русского языка! Да сочинение-то писал я!