Власов: Восхождение на эшафот
Шрифт:
Вильфрид знаком был с его санаторной картой и знал, что каких-либо серьезных заболеваний у генерала нет. Однако червь душевный все же точил его тело и душу: сомнениями, ностальгией, раскаянием… — словом, поди, знай!..
— Еще несколько дней, отвоеванных у войны. Разве этого, господин командующий, мало? — подбадривающе улыбнулся Штрик-Штрикфельдт.
— Наоборот, слишком много, — иронично хмыкнул тот.
— Я-то был уверен, что эти дни еще понадобятся вам.
Капитан приблизился к зеркалу и провел пальцами по гладковыбритому, холеному, но уже заметно подернутому морщинами лицу:
— Фрау Биленберг сообщила мне…
Когда Вильфрид неожиданно
— Оказывается, он все еще здесь, — проворчал Корцхоф уже у двери, но достаточно громко для того, чтобы русский генерал и офицер связи, которого все считали адъютантом, могли расслышать сказанное. — Красный комиссар залечивает свои раны в санатории СС! Хотя место ему в концлагере, причем поближе к крематорию. Возмутительно!
— Когда они наконец поумнеют? — пожал плечами капитан. — Неужели только когда красные подступят к Берлину?
— Если бы они поумнели чуть раньше, под знаменами РОА против красных уже сражалось бы до двух миллионов русских. И сладить с нами большевикам было бы куда труднее, нежели с частями вермахта и даже СС.
— Но как убедить в этом наших немецких «корцхофов»? — спросил Вильфрид, давая понять, что придерживается того же мнения.
— Для этого нужно объяснять им, что большинству немцев уже не хочется ни земли на востоке, ни победы в несостоявшемся блицкриге. Они давно смирились с тем, что война проиграна. Причем таким образом, что в победителях оказалась чуть ли не вся Европа, с Америкой в придачу. Этого-то они не ожидали. Неужели непонятно, что сейчас трудно сражаться на Восточном фронте, зная при этом, что на Западном войска союзников уже вторгаются в границы рейха? А русские сражались бы на своей земле, за освобождение своей Родины. И умирали бы, кстати, тоже на своей, что немаловажно! И никто не смел бы упрекать их, что они оккупанты. Большинство населения поддерживало бы их как спасителей Отечества от большевизма.
Довольный тем, что вновь сумел зажечь основательно приунывшего в последние дни генерала, Штрик-Штрикфельдт безмятежно улыбнулся.
— А ведь некоторые там, в Берлине, опасаются, что вы уже растеряли боевой дух и не согласитесь возглавлять армию, которая действительно могла бы двинуться в Россию и вступить в новое сражение с коммунистами.
— Но вы-то, лично вы, уже убедились, что это не так?
— Понемногу убеждаюсь, понимая, что время мы теряем безбожно. Впрочем, чего сможет достичь ваша армия, когда дивизии вермахта окончательно уйдут за свои границы и руководство рейха попросит победителей о снисхождении? Если уж перед маршалами Сталина не смогли устоять даже наши фельдмаршалы… То есть я хотел сказать: не устоял всемогущий вермахт, подкрепленный дивизиями СС…
— Не оправдывайтесь, капитан. Я не пытаюсь ставить свои полководческие способности выше таланта некоторых ваших фельдмаршалов. Но те, кто в Генштабе вермахта размышляет подобно вам, не учитывают важной особенности: появление моей армии в России способно расколоть армию большевиков, расколоть всю страну.
— Согласен, это важный момент, — задумчиво согласился Вильфрид.
— Мы поведем борьбу, привлекая в свои ряды миллионы репрессированных, униженных,
Они зашли в небольшой бар неподалеку от санатория и заказали по стакану румынского вина. Сладковатое и нехмельное, оно очень нравилось Власову.
— Кажется, Хейди собиралась в Мюнхен?
Бармен был одноногим, однако протез он заработал еще в прошлую войну, поэтому всякие попытки нынешних, молодых фронтовиков затянуть его в «окопы» своих воспоминаний пресекал окриками: «Вы здесь, парни, не на передовой, так что хватит с меня этих окопных терзаний!»
— Она отложила визит, как только узнала, что мне удалось согласовать вопрос о продлении вашего лечения.
— Значит, сегодня я смогу увидеться с ней?
— Не знаю, как с ней, но с ее матерью, фрау Мартой, — точно.
Власов вздрогнул и отшатнулся, решительно покачав при этом головой.
— То есть как это понимать? — Испуг его был настолько естественным, что рассмешил Вильфрида. Сейчас генерал напоминал ему лоботряса, ненароком соблазнившего соседскую девчонку и теперь опасающегося, что родители еще чего доброго потребуют жениться на ней.
— Не волнуйтесь, господин генерал, все обойдется, — попытался он успокоить Власова. — Без скандала, без светской хроники. Просто она давно знает о ваших отношениях с Хейди.
— Странно, почему Хейди сама не заговорила со мной о знакомстве с матерью?
— Может, только потому, что ей еще предстоит познакомить вас со своей дочерью-подростком Фрауке, которая живет в доме бабушки.
— О дочери Хейди уже говорила со мной, и знакомство с ней еще только предстоит — это правда. Но что касается матери…
— Пока матери живы, многие из нас продолжают осознавать себя детьми и в более зрелом возрасте, нежели Хейди.
Слушая его, Власов кивал, но, как показалось Вильфриду, думал при этом о чем-то своем.
— И как же мне следует реагировать на это вторжение будущей тещи? — спросил он, как только капитан умолк.
— Поначалу мать очень противилась знакомству Хейди с вами. Но когда поняла, что у вас это всерьез… — Вильфрид выдержал паузу и выжидающе взглянул на Власова.
— Насколько это возможно, — передернул своими костлявыми плечами командарм.
— … так вот, — продолжил свою мысль Штрик-Штрикфельдт, — с тех пор она стала яростной поборницей вашего брака. Ее уже не сдерживает, не отталкивает то, что вы русский. А то, что вы — генерал, даже привлекает. Мать есть мать. В санатории слишком много мужчин, а она побаивается, как бы Хейди не пошла по рукам. Оснований у нее, конечно, пока никаких, — поспешно заверил он. — Но… обычные материнские страхи.
— Страхи — это понятно.
— Куда меньше дается пониманию нацеленность фрау Марты на русский трон. Она уже видит вас русским монархом, а свою дочь — императрицей. Хотя из России она уехала довольно давно, однако мечтает вернуться туда матерью правительницы.
Власов снял очки, старательно протер их тряпочкой, водрузил на переносицу, но, проделывая все это, не сводил с Вильфрида глаз.
— Никогда и ни с кем не говорите об этом, капитан, — жестко проговорил он, пытаясь скрыть свою встревоженность за суровыми нотками. — Никогда и ни с кем. Никакой русской монархии, никакого трона. Не время сейчас об этом, капитан, не время!