Власов: Восхождение на эшафот
Шрифт:
— В таком случае, нам ничто не мешает и впредь понимать друг друга.
— К тому же я помню, — неожиданно продолжил Власов после некоторой паузы, — что в свое время мне пришлось сдерживать натиск ваших войск под Москвой.
Гиммлер и Скорцени удивленно переглянулись. Этого русскому перебежчику говорить не следовало. Это уже было лишним.
Даже предельно сдержанный генерал Гелен, и тот нервно побарабанил пальцами по столу, как бы предлагая всем присутствующим забыть о сказанном.
— А ведь можно предположить, что
— Всего лишь пытаюсь объяснить отношение ко мне многих офицеров рейха, — стушевался Власов. И Скорцени все понял: бывший красный так и не смог окончательно выяснить, в качестве кого же он здесь пребывает — собеседника или допрашиваемого.
— Это не подлежит ни объяснению, ни тем более оправданию, господин генерал.
— Понимаю, — пробубнил себе под нос Власов.
— Если бы вы прозрели несколькими месяцами раньше, — все еще не мог успокоиться рейхсфюрер СС, — то, возможно, сейчас принимали бы… меня, и не в Берлине, а восседая в кабинете Сталина. Или как минимум в кабинете военного министра свободной России.
Теперь же получилось так, что взгляд Скорцени встретился с усталым взглядом Гелена. Упоминание о Москве действительно оказалось некстати, это становилось все очевиднее. Но в то же время Власов прав: оборону Москвы, в ходе которой был остановлен натиск частей вермахта и СС, многие высшие чины вермахта, СД и рейхсканцелярии ему не простят никогда. Как не простит и сам фюрер.
«Но в таком случае и приема, хотя бы в кабинете военного министра России, тоже никогда не было бы, — попытался он мысленно оправдать свою дипломатическую оплошность. — Поскольку к тому времени ты уже был бы мертвым, пленным или заурядным отставным генералом-коллаборационистом».
— Однако хорошо выстроенная вами на своем участке оборона Москвы, как и ваше контрнаступление, до сих пор убеждают нас, что мы имеем дело с настоящим, боевым, мыслящим генералом, — вдруг сухо, но спасительно проскрипел черствым голосом Гиммлер. В отличие от Геббельса или Розенберга, он умел вести разговор, не поддаваясь особым эмоциям и сиюминутным настроениям.
— Благодарю вас, господин рейхсфюрер.
— А теперь — о вашей истинной службе России. Вы и ваш штаб должны сразу же повести работу своего комитета Освобождения России таким образом, чтобы он стал политическим центром, пригодным для руководства всеми белогвардейскими, националистическими, любыми другими антибольшевистскими организациями, группами и объединениями представителей всех народов Советского Союза.
— Конечно, конечно, — согласно кивал Власов, давая понять, что о сражении под Москвой окончательно забыто. — Только так.
— В ближайшее время вам надлежит выработать манифест, проект которого был бы согласован с нами. Но прежде следует
Гиммлер поправил очки.
— Если позволите, господин рейхсфюрер… Еще не зная о вашем окончательном решении, мы с господином Власовым тем не менее обдумывали как идею проведения подобного конгресса, так и создания подобного комитета. И даже наметили ряд кандидатур, которые уже согласованы с руководством русского отдела гестапо.
— Что, очевидно, далось вам непросто, — едва заметно ухмыльнулся Гиммлер. Всякое упоминание о «гестаповце Мюллере» вызывало у него приступ необъяснимой иронии.
— Тем не менее замечания гестапо, и лично Мюллера, учтены.
— Попробовали бы вы, «друзья мои неподсудные», не учесть их, — скопировал рейхсфюрер не только слова Мюллера, но и его произношение. — Этот список при вас, генерал? — поинтересовался Гиммлер у Власова.
— Естественно.
— Неплохо было бы ознакомиться с ним. Если, конечно, не возражаете, «друзья мои неподсудные»! — по-садистски ухмыльнулся всевластный рейхсфюрер СС.
18
Пока Власов доставал из нагрудного кармана свернутый вчетверо листок, руки его предательски дрожали. Заметив это, Скорцени взглянул в лицо генерала-перебежчика с презрительным сочувствием. Не хотел бы он оказаться в его шкуре.
— Это черновик. Здесь мои правки. Поэтому позвольте зачитать.
«Какой же он все-таки жалкий!» — все еще не мог успокоиться Скорцени, вглядываясь в худое, почти изможденное, лишенное всякого аристократизма, свойственного немецким генералам, пролетарское лицо Власова.
— Позволите? — неуверенно уточнил генерал.
Гиммлер недоуменно как-то пожал плечами и, кисловато улыбнувшись, кивнул.
Власов держал лист обеими руками, правая рука его дрожала значительно сильнее, и Скорцени показалось, что перебежчик пытается удерживать ее, сжимая кисть пальцами левой.
— Первое условие…
— Вы начинаете с условий? — поползли вверх брови Гиммлера.
— Имеется в виду условие создания и деятельности самого союза, — нервно уточнил Власов.
— Я просматривал эти записки, — вступился за него Гелен, — там имелось в виду именно то, о чем говорит генерал.
Власов признательно взглянул на руководителя «Абвера-2» и продолжил:
— Общерусский воинский союз, по нашему мнению, должны представлять весьма авторитетные среди русских военных генералы. Хотя бы такие, как Абрамов и Балабин.
Власов приподнял голову и поверх листа, словно из-за бруствера окопа, посмотрел на Гиммлера.
— Авторитетные среди белогвардейских генералов, — уточнил тот.
— Именно так.
— Потому что ваши красные генералы, — сделал ударение рейхсфюрер на слове «красные», — никакого особого доверия ни у немецкого, ни у русского белогвардейского генералитета не вызывают.