Власть без славы. Книга 1
Шрифт:
— Ладно, могу и уйти, — сказал Скуош, видя, что к нему подходят трое полицейских. «Лучше убраться подобру-поздорову, — думал он, — не то еще арестуют».
— Почему люди предаются азарту? — вопрошал Джоггинс, пока долговязого Скуоша выводили из зала.
— Почему кошка молоко лакает?
— А почему ты доишь соседскую козу, Джоггинс?
Потом поднялся социалист и предложил Джоггинсу поставить вопрос о национализации всех игорных притонов, включая биржу и Скаковой клуб штата Виктория.
Джоггинс ответил отказом, и тут Дик, вскочив на ноги, крикнул с левой галерки:
—
Публика бушевала; у Джоггинса язык прилип к гортани. Как они узнали про Миллисент? Жениться? Боже мой, это ужасно! Когда шум немного улегся, он сказал:
— Итак, я говорю…
— А что говорит Миллисент Смит? — прервал его Дик.
Джоггинс был явно огорошен, но все-таки продолжал:
— Люди начинают понимать, что в самом сердце нашего штата таится столько зол…
— Хуже тебя нет!
— Навозный жук!
— Взгляните на ночной Мельбурн. Вот когда здесь царит зло. — Джоггинс продолжал разглагольствовать, хоть и без особого пыла, а председатель уныло теребил бахрому скатерти и с опаской поглядывал на левую галерею, откуда сыпались самые сокрушительные удары противника. Приверженцы мистера Джоггинса, хотя и были в большинстве, начинали сожалеть о том, что не остались дома.
— Вы сами убедитесь, что наш город погряз в пороках. Разве не правда…
Речь оратора была прервана хором сиплых голосов, затянувших: «Мы вздернем мистера Джоггинса на первом попавшемся суку!»
Тогда сторонники его преподобия, собравшись с духом, стали аплодировать ему, а один из них крикнул:
— Задайте им хорошенько, мистер Джоггинс!
— Еще кто кому задаст!
Хор снова запел: «Он ушел туда навеки, где не пьют, не едят…»
Джоггинс молчал, переминаясь с ноги на ногу, пока пение не кончилось. Потом он начал снова.
— Как только наступает темнота, многие жители нашей столицы с головой окунаются в разврат. Здесь, в самом Мельбурне, разверзается ад!
— А Джоггинс — сам сатана!
— Когда же свадьба, ваше преподобие? Ведь девушка-то скоро родит! — не унимался Дик, как всегда, строго придерживаясь полученных указаний.
— Ты пьяница, пропащий человек! — крикнул выведенный из терпения Джоггинс. В зале поднялся невообразимый гам. Отчаявшись перекричать скандалистов и связно закончить свою речь, Джоггинс стал задавать публике вопросы.
— Какую память оставите вы после себя, когда всевышний призовет вас?
— Лучшую, чем ты оставил в Балларате!
— Я не стыжусь ни единого совершенного мною поступка. Вам бы следовало это знать, потому что вы наняли сыщиков, чтобы все про меня разнюхать.
— И разнюхали про мисс Смит!
— И про твои долги!
— Всегда ли голос, дарованный богом, подается во славу его? — вопросил Джоггинс.
— Еще бы! — крикнул Барни Робинсон. — Я голосую за лейбористскую партию.
На минуту крики смолкли, и Джоггинс успел сказать еще несколько слов, но яйцо, метко пущенное Диком, угодило оратору в переносицу. После этого тухлые яйца дождем, посыпались на сцену, распространяя нестерпимый смрад. Джоггинс, председатель, репортеры и певица оказались с ног до головы залиты вонючей жидкостью. Один из репортеров, рыцарски защищая свою даму
Главной мишенью был Джоггинс, и его мучители маху не давали. Яйца разбивались на его лице, на груди, заливали ему глаза и растекались по костюму. Наконец он обратился в бегство. Сторонники его, зажимая нос, показывали на левую галерку и кричали:
— Вон они, вон они!
Полицейские бегали взад и вперед, разыскивая нарушителей порядка. Четверо, поднявшись на галерку, задержали Дика и одного из его подручных.
Обстрел тухлыми яйцами продолжался еще минут пять, затем Джоггинс вышел из-за кулис и объявил, что «все грешники предстанут перед судом божиим». Вместо ответа в него снова полетели яйца, и он, закрыв собрание, удалился из зала в сопровождении двух своих телохранителей и еще трех полицейских.
У кухонного очага, в старой качалке, сидела мать Джона Уэста и вязала носки для Джо, близко, сквозь очки, приглядываясь к вязанью.
Миссис Уэст любила свою старую качалку и ни за что не соглашалась расстаться с ней — даже теперь, когда щедрость сыновей, в особенности Джона, позволила бы ей приобрести самое лучшее кресло во всей Австралии.
Старая потрепанная качалка, старуха со спицами в руках казались случайно уцелевшими реликвиями минувшего века. На столе горела керосиновая лампа, огонь в очаге ярко пылал, но старуха накинула на плечи старый, траченный молью платок, потому что хоть мебель в квартире была новая, но сквозь щели по-прежнему проникал холодный ветер. Миссис Уэст шел еще только седьмой десяток, но лицо ее бороздили глубокие морщины, глаза ввалились и подернулись желтоватой пленкой — она была почти слепая. Тонкие бескровные губы были плотно сжаты, уголки рта скорбно опущены.
На заднем крыльце послышались шаги. Вошел Джо, снял шляпу и положил ее на стол.
— Здравствуй, мама, — сказал он негромко, усаживаясь на стул напротив матери.
— А где же Мэртл, Джо?
— У малыша насморк, она побоялась выносить его в такой холод.
— Верно, верно, Джо. Надо беречь нашу крошку.
Все три сына миссис Уэст теперь были женаты: Джо взял «славную, простую девушку», и свекровь очень ее любила. К Нелли Моран у нее не лежала душа: уж очень важная, никогда и не заглянет к одинокой старухе. Про жену Артура тоже ничего хорошего не скажешь: крикливая, грубая. Только раз пришла к свекрови, да и заявила напрямик: «Уж и сокровище мне досталось! Когда я увидела в первый раз рубцы у него на спине, я не знала, что сказать, ну и засмеялась. А он схватил меня за горло и говорит: „Перестань смеяться — убью“. И убил бы. Вот оно как — собственного мужа пуще огня боюсь».
Старуха молча вязала, покачиваясь в кресле; молчал и Джо.
Наконец она спросила:
— К чему присудили служащих Джона за тухлые яйца?
— К штрафу по сто фунтов с рыла. Джек заплатил за всех.
— Как ты думаешь, Джон когда-нибудь прикроет тотализатор и клуб?
— Вряд ли, мама. Разве что пройдет новый закон и его заставят прикрыть их.
— Дал бы бог, Джо. Тогда Джон избавится от Борова и от всех других разбойников, займется другими своими делами. Вот хорошо бы!