Власть без славы. Книга 2
Шрифт:
Джону Уэсту больше не нужно было выплачивать проценты и вносить платежи за оба дома, и при умелом управлении его сына предприятие начало приносить доход. И этот гениальный ход родной сын называет грабежом!
Джон Уэст вызвал машинистку и продиктовал ответ на письмо.
«Милостивый государь! Письмо Ваше получил. Вас, видимо, неправильно информировали. Вашей отставки не принимаю. Завтра буду в Сиднее, и тогда мы обсудим Ваше дерзкое письмо.
Отпустив машинистку, он погрузился в горькие размышления. Видимо, его семейство только
Чем больше он думал, тем сильнее становилась его ярость. Он им покажет. Он заставил Нелли выполнять свои обязанности. Он отпустил Марджори без гроша, он вынудил Мэри исправиться. Теперь и остальные увидят, кто здесь хозяин! Так или иначе Джон подчинится его воле. Наглый мальчишка!
Никогда еще власть его не была так велика, а между тем он не испытывал радости. Кризис усиливался. Его бухгалтеры подсчитали, что он потерял почти полмиллиона фунтов, и его убытки были бы вдвое больше, если бы не успех его плана, который он сумел осуществить благодаря закону о пошлинах на ввоз. В делах был полный застой, но с каждым днем положение ухудшалось. Многие мелкие торговцы, которых он ссужал деньгами, снова и снова просили о помощи, и не было никакой гарантии, что они когда-нибудь возвратят долг. Он уже кое-кому отказал. На Джекс-стрит и на других улицах проходу не было от просящих подаяние. Как он ни старался убедить себя, что все попрошайки — обманщики и лодыри, он не мог не видеть, что в стране царит ужасающая нищета.
Из Канберры шли упорные слухи, что английский банкир сэр Отто Нимейер едет в Австралию для того, чтобы навести экономию и в первую очередь резко снизить ассигнования на оплату труда и социальное страхование. Чем скорее он приедет, тем лучше, если он в силах вернуть процветание. Теперь, когда Тед Тэргуд вышел из состава кабинета, едва ли можно ожидать, что правительство Саммерса предпримет какие-либо решительные шаги.
Скандал с мэлгарскими рудниками не повредил Тэргуду и в глазах Джона Уэста. Напротив, он стал еще больше уважать его, глядя, как Тэргуд стойко отрицает все предъявленные ему обвинения. Тэргуд просил о помощи на случай судебного процесса, и, разумеется, помощь будет ему оказана.
Понимая, что отсутствие определенных политических взглядов ослабляет его власть в законодательных собраниях страны, Джон Уэст решил заняться изучением политики. Изучение это ограничивалось чтением брошюр «Общества католической истины» и беседами о политике и социальных проблемах с архиепископом Мэлоном и видными католиками из мирян. Все это привело к тому, что он стал ярым поклонником Муссолини и созданного в Италии «корпоративного государства». Он любил сказать при случае: «Австралии нужен благожелательный диктатор, и для этой роли как нельзя лучше подходит Тэргуд».
Банкиры и монополисты тяжелой промышленности имели гораздо большее влияние на Саммерса, чем Уэст, хотя их партия сейчас занимала скамьи оппозиции. А еще более влиятельными были англичане, держатели ценных бумаг. Они не терпели убытков, а он, вопреки совместным усилиям Фрэнка Лэмменса, Пата Кори, Дика Лэма и всех его управляющих и бухгалтеров, ежедневно терпел урон. Доходы с его ипподромов и стадионов сократились наполовину. Политические связи почти ничего не приносили ему. Его влияние в парламенте штата Виктория через Неда Хорана, Алфи Дэвисона, Тома Трамблуорда и других и его неограниченная власть в некоторых пригородных муниципалитетах служили только средством сохранить свою империю. Для расширения ее требовалось больше.
Но они еще увидят, какая сила в руках у Джона Уэста и что он умеет применить ее. Он спасет Тэргуда и восстановит его в должности министра; мало того, он сделает его премьером.
Выйдя из конторы отца, Мэри пошла по Коллинз-стрит с намерением зайти в свое любимое кафе. По дороге она думала о том, что в письме Джона могло так рассердить отца? Вдруг до нее донеслось громкое нестройное пение, и она с изумлением увидела, что по улице, пересекавшей Коллинз-стрит, движется большая колонна людей. Они шли по четыре в ряд, и колонна, словно огромный безглавый дракон, растянулась во всю длину улицы и направлялась, извиваясь, в сторону Дома профсоюзов. Демонстранты несли красные флаги и плакаты, Мэри прочла надписи: «Долой систему пайков!», «Мы требуем работы, а не милостыни!»
Мэри внезапно почувствовала волнение. Когда демонстрация свернула на Коллинз-стрит, двое полицейских, стоявших на перекрестке, заметались, не зная, что предпринять.
Из нарядного магазина вышли две дамы, остановились возле Мэри, с ужасом глядя на демонстрантов.
— Бездельники, — сказала одна из них, — бездельники, которых водят за нос коммунисты.
Мэри с удивлением поймала себя на том, что ей хочется им ответить, но ответа не нашла. Она подошла к самому краю тротуара и со смешанным чувством страха, волнения и жалости, как завороженная, смотрела на идущих мимо людей. Возле нее появились мужчина и женщина, оба в потрепанной одежде.
— Это та демонстрация, о которой объявили на митинге безработных. Помнишь, Лиз, я говорил тебе, — сказал мужчина. — Надо мне присоединиться к ней.
— Ох, и не знаю, Тед. Добром это не кончится. В прошлый раз полиция напала на них. Лучше бы поискали работы.
— Какая там работа? Я-то разве не ищу работы? Видишь вон плакат. Они требуют положить конец системе пайков. Ты ведь тоже против нее? Маргарин вместо масла, дрянной чай, одна свечка, и все самое дешевое. И за это шесть шиллингов в неделю. За кого они нас принимают?
Один из демонстрантов, шедший с краю, крикнул: «Идем с нами, товарищ!» — и мужчина, увлекая за собой женщину, сказал: «Пойдем, пойдем, Лиз».
Они вышли на мостовую и влились в ряды демонстрантов. Женщина шла нехотя и словно стыдясь; она, видимо, была очень измученная и голодная. Мужчина шел бодрым шагом и даже пытался петь, но он явно не знал слов песни. Мэри заметила, что поет только половина демонстрантов и что многие держатся робко и неуверенно, очевидно впервые участвуя в демонстрации. Кое-где поющим подыгрывала губная гармоника.