Власть и масть

Сухов Евгений Евгеньевич

В какой-то момент Савва Саторпин осознал, что продолжает стоять в углу, сжимая злосчастное копье. Следовало бы его выбросить, вскинуть автомат и выдать ответную очередь. Но это значило бы отшвырнуть от себя реликвию и взяться за автомат, но оскорбить святыню он не мог, а потому держал в руках копье, как последнюю свою защиту, или как броню, что спасает рыцаря от разящего удара булавы.

Капитан с ужасом наблюдал за тем, как из проема прямо ему в грудь направляется укороченный ствол автомата, видел палец, покоившийся на курке. Мгновения медленно переползали в вечность, за это время он успел дважды родиться и столько

же раз умереть, он сумел увидеть, как зарождаются звезды и как от старости умирают целые галактики. Первая пуля расщепила коробку, швырнув занозистые обломки в стену, вторая, зло шаркнув по копью, отрикошетила в стену.

В ответ коротко огрызнулся пистолет-пулемет Шпагина, а эсэсовец, хлопнув дверью, уже побежал к выходу.

– За ним! Уйдет! – кричал капитан.

Старшина, увлекая остальных бойцов, бросился следом.

Оставшись в одиночестве, капитан увидел, что золотая пластина с копья содрана, а на металлической поверхности отчетливо обозначился след от пули. Быстро содрав пластину с припасенного копья, он уверенно насадил его на настоящее, прикрыв царапину.

И поди тут разберись, где настоящее копье, а где фальшивка!

Вернувшись, старшина виновато объяснил:

– Ушел он, товарищ капитан, дверь-то в подвале открытая, вот он и скрылся.

– А что сержант?

– Оглушил его… Ничего, скоро очухается. Даже непонятно, как и подобрался. Ведь сержант не первый год на фронте, мог бы услышать.

– Вот что… Где-то здесь пластина золотая лежит, вы бы ее посмотрели. Она на копье была, – стал озираться по сторонам капитан, – пулей сшибло.

– Уж не эта ли, товарищ капитан? – склонился в углу старшина.

– Она самая, – обрадованно воскликнул капитан. – Давай сюда. Прилажу.

Закрепив золотую пластину на подделке, он положил копье в сейф.

– Все, теперь можно идти. Непонятно, чего это немец-то возвращался, ему бы бежать отсюда надо, а он решил в комнату завернуть.

– Уж не за этим ли он приходил? – кивнул старшина на вещмешок, стоящий в самом углу.

– Что в нем? Посвети!

Луч фонаря скользнул по грубой материи, осветив свастику. Старшина уверенно развязал горловину.

– Еще одно копье, такое же! – удивленно воскликнул он.

– Дай взглянуть, – сказал капитан.

Старшина протянул копье. У стены раздался приглушенный стон.

– Гурьян… Живой! – невольно подивился старшина, наклонившись над раненым. – Пуля ему в брюхо, а он живой! Чего встали, – прикрикнул он на подошедших бойцов, – давай шинель расстилай. Дотащим до лазарета. Ты потерпи малость, Макарыч, поживешь еще. Все хорошо будет! Он здесь, лазарет-то, метрах в ста будет.

Раненого бойца бережно уложили на шинель и понесли к выходу. В какой-то момент взгляды капитана и раненого бойца пересеклись: видел ли, что он подменил копье? Не похоже, уж слишком слаб.

– Снимок на память, – настоял старшина. – Такое дело выполнили! Кто бы мог подумать. Реликвию самого Гитлера достали.

– Лучше на входе, – распорядился Саторпин, – а то мне какие-то черти начинают казаться.

Вышли из подвала. Понемногу светало. Нарождающийся свет гасил звезды, а те, что еще оставались на небе, смотрелись невыразительно. Город выглядел уснувшим, даже где-то тихим, вот только в безмятежность мешали поверить разбитые в груды кварталы. Где-то неподалеку ворчливо прокаркала ворона,

а потом опять наступила тишина, столь же желанная.

– Вот здесь, у входа, – распорядился капитан. – Так-то оно лучше будет. Потом снимок начальству покажем, а то не поверит.

– Вы футлярчик бы взяли, товарищ капитан. Для истории.

– Ну, если для истории, – согласился Саторпин и, взяв футляр в обе руки, широко заулыбался.

Ярко полыхнула вспышка и запечатлела капитана.

– Готово, товарищ капитан, – задорно отвечал старшина.

– А теперь идем отсюда, – распорядился Савва, забирая оба копья. Развязав вещмешок, аккуратно положил их рядышком. – Теперь они никуда не денутся.

– Куда мы теперь, товарищ капитан?

Закинув вещмешок на плечи, почувствовал, как копье неприятно уперлось в спину.

– Возвращаемся к своим.

* * *

Разбитый, исковерканный до неузнаваемости, город продолжал жить, о чем свидетельствовали немногие тусклые огоньки, пробивавшиеся из подвалов зданий через битый кирпич.

Город и днем-то выглядел унылым, а ночью и вовсе представлял собой зловещее зрелище. Едва ли не за каждым поворотом чувствовалась опасность, но Саторпин знал, что это не так, война отодвинулась далеко к северу, и бои шли сейчас за Берлин. Пулю можно было получить разве что по неосмотрительности, если американский патруль вдруг примет тебя за диверсанта или просто сочтет опасным, а потому следовало поостеречься.

Здание исторического музея Саторпин нашел без труда: на фоне других развалин оно отличалось сохранившимися стенами с высокими проемами для стекол, а в груду кирпичей, уложенных аккуратным рядком, был воткнут толстый шест, на котором была прикреплена табличка: «Исторический музей». На улице перед фасадом здания прохаживался американский караул. Еще два человека заняли место прямо на развалинах здания. Американцы еще не теряли надежды отыскать в руинах нечто ценное. Сегодня утром Савва Саторпин проходил мимо здания и наблюдал за тем, как разбирали завалы исторического музея, а из подвалов извлекали уцелевшие ценности, прятали их в громоздкие деревянные ящики, чем-то напоминающие гробы, и увозили в сторону американской комендатуры. Лица, преисполненные вдохновения, как если бы откапывали сокровища Трои. Судя по масштабу разрушения, им предстоит проработать на этом месте еще не один день.

Через квартал будет подземелье Оберон-Шмидгассе. В скале под школой на Паниерплац помещался схрон, в котором немцы спрятали часть имперских сокровищ. В основном там были картины.

А вот и школа. Не столь помпезная, как исторический музей, но вполне узнаваема. Стены, стоявшие без крыши, почти не пострадали. А верхние этажи, сложившись, будто бы в картонной коробке, лежали под развалами на нижних.

Капитан Саторпин осмотрелся.

Вокруг ничего настораживающего. Никто не требовал у него документов, не наставлял ему в лицо ствол автомата, а тишина была такая, что давила на барабанные перепонки. Под ногами пискнул кот и, сгорбившись, стал отираться боком о сапоги. Наклонившись, капитан Савва погладил животину по гладкой шерсти. Кот немецкий, а ведет себя в точности, как российский. Послышалось его утробное мурлыкание, кот давно соскучился по ласке, и для него не было особой разницы, чья рука его приласкает: немецкая или русского солдата.