Власть и наука

Сойфер Валерий Николаевич

"Вавилов считает целесообразным выезд президента с группой академиков в Одессу и обращение Академии в НКзем с рядом предложений по работе акад. Лысенко" (38).

Уже на следующий день после актива, 3 апреля, отчет о нем появился в газете "Социалистическое земледелие". Автором был все тот же А.А.Нуринов (39), выступивший на активе. Он назвал свой репортаж "На либеральной ноте" (40), подчеркивая, что даже тот резкий тон осуждений, который царил на собрании актива, был слишком мягким.

Разумеется, то, что и в аппарате Президиума ВАСХНИЛ, и среди руководителей академических институтов были проведены аресты, бросало тень на лидеров Академии (дескать, плохо присматривали за кадрами), но все-таки и Муралов, и Марголин, и Вавилов еще оставались на своих местах. Однако

автор статьи поставил себе цель указать как на главный факт, вытекающий из рассмотрения дел Академии на партактиве -- что руководство ВАСХНИЛ не отнеслось серьезно к волне арестов, не ведет необходимой борьбы с вредителями. Было симптоматичным также, что всегда поддерживавшая Лысенко редколлегия газеты "Соцземледелие" публиковала эту статью, написанную к тому же приехавшим из провинции и далеким от верхов человеком. Судя по тому, в каких выражениях автор статьи, видимо, хорошо информированный из каких-то источников о том, что сейчас нужно писать и в каком тоне, говорил о Президенте Академии А.И.Муралове, вице-президенте Л.С.Марголине, главном ученом секретаре А.С.Бондаренко (работавшем вплоть до 1935 года вице-президентом ВАСХНИЛ), кому-то очень хотелось убрать и их с занимаемых постов:

"Тов. Муралов и Марголин безответственно подошли к организации этого чрезвычайно важного собрания. Т. Муралов не вскрыл политических корней вредных теорий. Он обошел преступную, подрывную деятельность разоблаченных ныне отдельных членов секций академии ... А.С.Бондаренко, долгое время работавший в академии имени Ленина ученым секретарем ... ни слова не сказал о своих связях с бандитом Запорожцем, не выявил преступной роли Ходорова..." (41).

Им противопоставлялся в статье лишь академик Лысенко, принявший активное участие вместе с Презентом в собрании актива. По словам Нуринова, Лысенко

"в своем содержательном выступлении показал, что Президиум Академии мало помогает ему..." (42).

(Это было нешуточное обвинение: самому выдающемуся ученому и не помогать! Ясно, что -- враги!).

""В результате я вынужден действовать через голову академии", -- говорит Лысенко",--

сообщал Нуринов (43), не объясняя, к кому же, минуя ученых, "через ИХ ГОЛОВУ", обращается Лысенко, когда ему надо решать вопросы, связанные с научной деятельностью.

Прошли еще полторы недели, и в "Правде" была опубликована центральная часть январского доклада Яковлева в Сельхозгизе, в которой партийный деятель в резких выражениях охарактеризовал генетику как науку фашистскую. Текст его выступления был сокращен и назван "О дарвинизме и некоторых антидарвинистах" (44). Раздел с обвинениями генетиков в том, что они "в своих политических целях" якобы "осуществляют фашистское применение "законов" этой науки", был в статье сохранен. Вслед за ним Яковлев ставил вопрос:

"Кто же открыто выступает против дарвинизма?"

и сам на него отвечал:

"Никто, кроме явных мракобесов и неучей" (45).

В число последних он включил Кольцова и ближайшего сподвижника Вавилова проф. К.И.Пангало.

В тот же день, когда статья Яковлева вышла в "Правде", в "Соцземледелии" была напечатана статья Презента и Нуринова (46), в которой были повторены выпады в адрес генетики и была дана ссылка на яковлевскую статью (значит, Презент и Нуринов заранее получили текст этой статьи и руководящие указания и сговорились, как действовать). Тон их статьи был просто зловещим:

"В эпоху Сталинской Конституции, в век доподлинной демократии трудящихся ... мы обязаны потребовать от научных работников ясного и недвусмысленного ответа, с кем они идут, какая идеология ими руководит?... Никто из наших ученых не имеет права забывать, что вредители и диверсанты, троцкистские агенты международного фашизма будут пытаться использовать всякую щель, всякое проявление нашей беспечности в какой бы то ни было области, в том числе не в последнюю очередь в области науки" (47).

Лысенковские ландскнехты вменяли в вину Кольцову (и теперь присоединенному к нему А.С.Серебровскому) интерес к обдумыванию возможных в будущем подходов к исправлению наследственных дефектов человека

и оценки вероятности в совсем отдаленном будущем лепить наследственность отдельных индивидуумов с заранее запланированными свойствами. Кольцов перестал заниматься этими вопросами почти десятью годами ранее, но теперь его теоретические размышления трактовались как доказательство фашистских устремлений (высказанную еще до зарождения самих фашистских доктрин). Из контекста статей Кольцова и Серебровского вырывались отдельные высказывания и выставлялись на всеобщее осквернение. Презент и Нуринов позволяли себе по отношению к уважаемым ученым такие выражения:

"Когда-то в библейские времена, валаамова ослица заговорила человеческим языком, а вот в наши дни кольцовская пророчица показала, что можно делать и наоборот" (48).

18 апреля та же газета опубликовала статью доктора сельскохозяйственных наук М.С.Дунина "Отступление с боем", в которой прокручивалась та же тема враждебности генетики социалистическому сельскому хозяйству:

"Если бы генетические концепции были приняты, они могли бы принести неизмеримо больший вред, тормозя и направляя по ложному пути работу не единичных ученых, как это было в прошлом, а целой армии профессиональных исследователей и еще большего коллектива новых активнейших работников науки из числа лучших представителей колхозно-совхозного актива. Но этого мало. Это только цветики. Ягодки не заставили бы ждать себя. В таком случае была бы подведена "научная биологическая база" под человеконенавистничество. Ах, как пригодились бы фашизму такие ягодки!" (49).

Это говорил не пропагандист, не политработник, не смыслящий ничего в науке. Это была речь ДОКТОРА НАУК. Хорош был ученый, если целую научную дисциплину он объявлял фашистской, человеконенавистнической. И какую науку? Науку, в буквальном смысле направленную на благо человека и развивающуюся во имя человека. (Знал Дунин ради чего он это делает -- стал вскоре заведующим кафедрой фитопатологии Тимирязевской сельскохозяйственной академии и позже академиком ВАСХНИЛ). Разнообразил он лишь мишени, по которым стрелял: к Кольцову был добавлен еще Мёллер. Он называл их "антимичуринцами" и "генорыцарями" и, имея ввиду, главным образом, Кольцова и его школу, писал:

"Негодное оружие и порочные методы ... применяли эти люди" (50).

Генетикам Дунин противопоставлял Лысенко и его сторонников:

"многотысячный коллектив ученых и лучших представителей колхозно-совхозного актива во главе с акад. Лысенко решительно поставил вопрос о неправильности общепринятых воззрений о наследственной основе организмов" (51)5.

Дунин пользовался приемом, введенным в обиход Презентом: он группировал Кольцова, Серебровского, Мёллера в один блок с развенчанным Бухариным, проводя мысль, что перечисленные генетики дружат с самыми заклятыми врагами партии. Глумился Дунин даже над тем, мимо чего любой сколько-нибудь воспитанный человек прошел бы мимо, склонив голову:

"Как и полагается двурушнику, Бухарин "проливал слезы" по поводу смерти Мичурина" (54).

В июне Презент еще раз выступил против Кольцова (55), старательно создавая у читателей впечатление, что научная деятельность ученого ничем не отличается от работы фашистов. С этой целью Презент цитировал статью марксиста Степанова, опубликованную в "Правде" 12 мая 1937 года (56), в которой содержались его (Скворцова-Степанова) впечатления от нравов в фашистской Германии. Презент в связи с этим писал:

"теперь германский обыватель охвачен страхом "перед наследственностью" и вытекающей отсюда опасностью принудительной стерилизации" (57).

Презент уверял, что виноваты в этом не фашисты (социал-националисты, как они себя называли), а генетики:

"Ведь именно ... установки, имеющие место в современной генетике, ... подхватываются фашистами и делаются в их руках орудием человеконенавистнической политики" (58).

А в это самое время большинство серьезных генетиков (такие как Шарлотта Ауэрбах, Курт Штерн, Рихард Гольдшмидт и многие другие) бежали из фашистской Германии, что доказывало: для полнокровного развития генетики в логове тоталитаризма не было условий.