Власть и наука
Шрифт:
"Возникшие на грани веков -- прошлого и настоящего -- вейсманизм, а вслед за ним менделизм-морганизм своим острием были направлены против материалистических основ теории развития (79). Ныне, в эпоху борьбы двух миров, особенно резко определились два противоположные, противостоящие друг другу направления, пронизывающие основы почти всех биологических дисциплин... Не будет преувеличением утверждать, что немощная метафизическая моргановская "наука" о природе живых тел ни в какое сравнение не может идти с нашей действенной мичуринской агробиологической наукой" (80).
Заканчивая доклад, Лысенко сказал:
"В.И.Ленин и И.В.Сталин открыли И.В.Мичурина и сделали его учение достоянием всего народа.
На следующее утро -- это было воскресенье 1 августа -- участников сессии повезли на автобусах в Горки Ленинские, чтобы те воочию увидели могущество лысенкоистов, воплощенное в посевы. Услужливые борзописцы заливались соловьем, рисуя картину благоденствия, которую якобы могли лицезреть участники исторической сессии ВАСХНИЛ. Так, В.Сафронов в книге "Земля в цвету" (82) (через год он получит за нее Сталинскую премию) писал:
"И они увидели стеной стоящую пшеницу, пшеницу, незнакомую земледельцам, с гроздьями ветвистых колосьев на каждом стебле. Пять граммов зерна было в каждом колосе, кулек семян дал урожай шесть мешков: это сто, может быть даже сто пятьдесят центнеров с гектара, -- и рядом текла простая подмосковная речка Пахра, а невдалеке белел дом, где 24 года назад умер Ленин.
Над этой пшеницей, по сталинскому заданию, работает сейчас Лысенко со своими сотрудниками академиками А.А.Авакяном и Д.А.Долгушиным. И когда заколосится она не на опытных, а на колхозных полях, не будет такой области... на широте Москвы, которая не сможет прожить своим хлебом...
Да, всем было видно, с чем пришли мичуринцы на сессию" (83).
На следующий день все снова собрались на заседание. Начались прения по докладу Лысенко. Особенно изощрялись новоиспеченные академики.
И.В.Якушкин -- главный лжесвидетель по "делу Н.И.Вавилова", человек, оклеветавший многих ученых, утверждал на сессии, что гибридная кукуруза в США -- это "загадки, курьезы и фокусы, которые применяют американские капиталистические семенные фирмы" (84).
Н.Г.Беленький уверял, что "никакого особого вещества наследственности не существует, подобно тому как не существует флогистона -- вещества горения -- и теплорода -- вещества тепла" (85).
Им вторил С.С.Перов, старый партийный функционер, не раз критиковавшийся за ненаучные упражнения, но зато славный другим: в его квартире как-то останавливался В.М.Молотов, он же помог позже Перову стать и сотрудником в аппарате ЦК партии и заведующим Белковой лабораторией АН СССР, невзирая на полное отсутствие знаний о белках. Перов с пафосом восклицал:
"Додуматься до представлений о гене, как органе, железе, с развитой морфологической и очень специфической структурой, может только ученый, решивший покончить с собой научным самоубийством. Представлять, что ген, являясь частью хромосомы, обладает способностью испускать неизвестные и ненайденные вещества -- ...значит заниматься метафизической внеопытной спекуляцией, что является смертью для экспериментальной науки" (86).
Бывший лысенковский аспирант, а теперь директор Института генетики АН Армянской ССР Г.А.Бабаджанян утверждал:
"Менделизм-морганизм... есть носитель идеалистического агностицизма в биологии (аплодисменты), признающий принципиальную непознаваемость биологических законов" (87).
Наряду с этим раздавались и чисто полицейские призывы. Назначенная Сталиным в академики овощевод Е.И.Ушакова возмущалась тем, что в вузах еще продолжают преподавать законы Менделя, рассказывают о работах Вейсмана, Моргана и других генетиков:
"Студенты -- наши будущие советские специалисты, идеологически воспитываются в духе, чуждом советскому обществу, нашей науке и практике! Как могли дойти до этого?
А полковник НКВД С.Н.Муромцев пугал ученых:
"Можно не сомневаться в том, что если представители менделевско-моргановской школы не поймут необходимости творческого подхода к решению задач, стоящих перед биологической наукой, не осознают своей ответственности перед практикой, они не только останутся за бортом социалистической науки, но и за бортом практики социалистического строительства в нашей стране" (89).
Обстановка на этой сессии качественно отличалась от всех предшествовавших дискуссий. Лысенкоисты и раньше могли позволить себе говорить так, как сейчас говорил Н.В.Турбин, ставший заведующим кафедрой генетики и селекции Ленинградского университета:
"Надо... очистить... институты от засилия фанатических приверженцев морганизма-менделизма, лиц, которые, прикрываясь своими высокими учеными званиями, под-час занимаются, по-существу, переливанием из пустого в порожнее" (90).
Однако если раньше эти слова можно было отнести к разряду безответственных выкриков, то сейчас это был поддержанный руководством партии коммунистов клич функционера, ясный призыв к вполне реальным увольнениям с работы тех, кто не подпадал под вердикт победителей.
Решающим показателем серьезности отношения властей к биологическим дискуссиям стало то, что ежедневно газета "Правда" отводила целиком две или даже три страницы для публикации речей, звучавших на сессии (91).
Несмотря на открытую обструкцию науки, в её защиту выступили академики Жебрак (которого всё время репликами из рядов перебивали, стараясь оскорбить), Б.М.Завадовский, П.М.Жуковский, В.С.Немчинов и доктор биологических наук И.А.Рапопорт. Еще двое -- С.И.Алиханян и И.М.Поляков выступили с критикой отдельных частностей в докладе Лысенко. Академик ВАСХНИЛ Б.М.Завадовский, который много лет заигрывал с лысенкоистами, хвалил самого Лысенко (особенно на сессии ВАСХНИЛ 1936 года, когда генетики выступили против идей Лысенко, говорил тогда, что "генетики не могут объяснить крупных научных достижений Лысенко, не могут определить место его учения в системе биологических наук"), наконец, изменил свою точку зрения. Открыто и смело он выступил против ошибок Лысенко. На этот раз он назвал действия Лысенко диктаторскими, противопоставил взгляды лидера мичуринцев дарвинизму и резко возразил против административных гонений на генетику:
"Надо критиковать Сахарова, Навашина и Жебрака там, где они допускают теоретические ошибки. Но, когда я услышал здесь призыв разгромить менделистов-морганистов, не давать им возможности работать, мне стало совершенно ясно, какой ущерб принесут такие действия народному хозяйству" (91а).
Особо следует остановиться на выступлении Иосифа Абрамовича Рапопорта, показавшего, что, к чести ученых, не все они поддались поголовно диктату. И.А.Рапопорт -- ученик Н.К.Кольцова, всю войну провоевавший на фронте, израненный и овеянный славой за свою ставшую легендарной смелость (92) сумел попасть в зал по билету, данному ему приятелем. Он попросил слова сразу же после того, как Лысенко закончил свой доклад, но выступить ему позволили только в середине вечернего заседания 2 августа. Рапопорт первым пошел в бой против лысенкоизма, как он первым шел в бой на фронте. Перед лысенкоистами стоял молодой, сильный духом боец. На его голове белела узкая марлевая повязка, прикрывающая пустую глазницу (на фронте он получил несколько ранений, но остался в строю), его манера говорить -- быстро и страстно -- была убедительной и впечатляющей. (Кстати, из опубликованной стенограммы его выступления были изъяты наиболее острые места /93/).