Власть и наука
Шрифт:
Здесь говорят и о том (и это справедливый упрек), что мы на страницах печати не ведем борьбы с зарубежными реакционерами в области биологической науки. Заявляю здесь, что я буду вести эту борьбу и придаю ей политическое значение. Я считаю, что должен, наконец, раздаться голос советских биологов на страницах нашей научной печати о том, что нас разделяет огромная идейная пропасть. И только тот зарубежный ученый, который поймет, что мост должен быть переброшен к нам, а не к ним, может рассчитывать на наше к нему внимание.
Пусть прошлое, которое разделяло нас с Т.Д.Лысенко (правда, не всегда), уйдет в забвение. Поверьте тому, что я сегодня делаю партийный шаг и выступаю как истинный член партии, т. е.
И только в нашей стране, стране самого передового прогрессивного мировоззрения могут развиваться ростки нового научного направления, и наше место с этим новым, передовым. И я, со своей стороны, категорически заявляю своим товарищам, что буду впредь бороться с теми своими вчерашними единомышленниками, которые этого не поймут и не пойдут за мичуринским направлением. Я буду не только критиковать то порочное, вейсманистско-моргановское, что было в моих работах, но и принимать активное участие в этом поступательном ходе вперед мичуринской науки" (123).
Как видим, оба неофита-лысенкоиста за один вечер "передумали" свою жизнь и решили предать анафеме всё, что было для них (или должно было быть) свято раньше. Особенно был категоричным Алиханян, который в своем первом выступлении (за генетику) нажимал на то, что он -- уже поднаторевший в науке человек:
"... я постараюсь сказать о том, как я понимаю научные вопросы, над которыми работаю 18 лет" (124),
хотя и это было неправдой: он сначала пытался разрабатывать "философские вопросы" генетики (как Презент у Лысенко, но не в противовес генетике, а за нее), а потом потихоньку стал приобщаться к экспериментальной работе, но более старательно делал общественную карьеру. Затем у него был перерыв во время войны, когда он был на фронте, где был ранен, лишь потом он вернулся к научной работе, так что ни о каких 18 годах научной работы и речи быть не могло (125). А на этот раз -- в покаянном выступлении -- он решил, что выгоднее выставить себя молодым ученым и свалить всё на учителей, которые и "старые положения преподносили", портя его "мировоззрение", и "полемические страсти разжигали". Этот прием был подхвачен многими в те годы (например, учениками С.С.Четверикова -- И.Н.Грязновым и А.Ф.Шереметьевым в Горьковском университете /126/). Покаялся на сессии ВАСХНИЛ и член-корреспондент Украинской АН И.М.Поляков. Он перешел на сторону научных противников и стал использовать свой талант публициста для оскорблений настоящей науки в газетных и журнальных статьях (126а).
Отказываясь от всех предыдущих убеждений и кланяясь в ноги новым учителям за то, что они наставили их на "путь истинный", кающиеся просили поверить в их искренность (а Алиханян даже готов был взвалить на себя обязанности палача по отношению к тем из своих бывших коллег, кто на сделку с совестью не пошел; теперь "новообращенный" мичуринец Алиханян заявлял даже, что будет их "переламывать"). Но мог ли кто поверить в искренность их сегодняшней позиции и всего, что бы они не взялись делать позже!
Это был, пожалуй, один из самых показательных публичных примеров самоубиения человеческих душ под напором политического диктата в стране, трубившей на весь мир о благовидности целей, свободе и демократии! Остров свободы в мире капитализма оказался на практике бастионом зла, в котором напуганные до смерти люди отрекались от своих взглядов даже в вопросах, не имевших никакого политического значения.
Погром в советской науке
В Оргбюро ЦК ВКП(б), Секретариате ЦК и в Политбюро Центрального Комитета партии ни нашлось никого, кто бы возразил диктатору Сталину. Решения о разгроме генетики были приняты лидерами партии единогласно, и в этих же органах с внимательностью и обстоятельностью следили за ходом сессии ВАСХНИЛ. Сын Жебрака, Эдуард Антонович, вспоминал со слов отца, что личный лимузин
О том, как было налажено ознакомление Маленкова с тем, что происходит на сессии, и как высшие чины аппарата ЦК рвались показать себя сражающимися с врагами и заработать политический капиталец, можно судить по одному из таких донесений, находящихся в архиве (бывшем центральном партийном архиве). Оно касалось выступления 4 августа академика Б.М.Завадовского, защищавшего генетику. В тот же день Д.Шепилов доносил Маленкову (прилагая выписку из речи Завадовского и уже добытую справку о нем, подписанную зам. зав. сектором науки Е.Городецким):
"Направляю Вам выписку из речи академика Б. Завадовского...
В связи с тем, что выступление... носит явно провокационный характер, и в своих попытках спасти потерпевшее полное банкротство вейсманистское направление в биологии Б.Завадовский не гнушается явно недостойного ученого средствами -- прощу Вас рассмотреть вопрос о возможности специального заявления на сессии, в котором была бы дана должная оценка поступка Б.Завадовского.
Конкретно возможна одна из следующих мер:
1. Мое краткое выступление на сессии с заявлением по поводу выступления Завадовского;
2. Мое подробное выступление на сессии... т. к. общими вопросами генетики я занимался ранее на протяжении ряда лет и вернулся к ним снова в последние два месяца, такое выступление вполне может подготовлено к 5 августа;
3. Если будет признано нецелесообразным мое выступление на сессии, соответствующее заявление о приемах т. Завадовского можно было поручить председательствующему на сессии т. Лобанову.
Прошу Ваших указаний.
Д.Шепилов." (127)
Донесение Шепилова в тот же вечер было прочитано Маленковым, на нем появились подписи ознакомленного с донесением Суслова и еще двоих аппаратчиков. Выступить Шепилову не дали, его боссы желали сохранить на сессии видимость нормальной дискуссии, и партийный топор показывать было рано.
Но уже через два дня после окончания сессии -- 9 августа -- под председательством Маленкова прошло заседание Оргбюро ЦК партии, на котором были разобраны итоги сессии и приняты решения о том, как изменить работу научно-исследовательских учреждений по всей стране, как обеспечить прекращение издания книг и статей генетического направления и как добиться того, чтобы только труды мичуринцев попадали к читателям с этой поры. Было решено, что все сообщения из разных ведомств о разгроме генетики должны отныне поступать лично товарищу Маленкову.
На этом заседании были приняты первые решения по кадровым вопросам, оформленные в тот же день как решения Политбюро ЦК КПСС (128). На всех из них расписался Сталин, на части была проставлена подпись Молотова, на части расписались другие члены Политбюро и/или личный помощник Сталина Поскребышев. Немчинов был снят с поста директора Тимирязевской академии и заменен Столетовым, Жебрак был освобожден от заведования кафедрой генетики, а на его место Политбюро ЦК ВКП(б) назначило Лысенко (129), Шмальгаузен и Юдинцев был уволены из МГУ, вместо них на обе должности сразу был назначен Презент (130). На следующий день Оргбюро было собрано снова, чтобы продолжить избиение кадров генетиков.