Власть меча
Шрифт:
Шаса сразу понял практичность предложения не демонстрировать свое богатство перед избирателями. Он понимал, какую ценность для него представляет Тара. Честолюбивый политик не мог бы желать более удачной супруги: мать четверых прекрасных детей, прямая, обладающая собственным мнением и природной проницательностью, помогающей предвидеть предрассудки и колебания толпы. Вдобавок поразительно красива, с облаком рыжих волос и улыбкой, способной осветить самую скучную встречу; и, несмотря на рождение четырех детей почти за столько же лет, у нее по-прежнему великолепная фигура,
«В соревновании с Джейн Рассел [99] – грудь с грудью – она выиграет за явным преимуществом». Шаса вслух рассмеялся, и Тара посмотрела на него.
– Грязный смех, – обвиняюще сказала она. – Не рассказывай, о чем подумал. Лучше давай еще раз послушаем твою речь.
Он повторил речь с соответствующими жестами; Тара иногда делала замечания касательно формы и содержания. «Здесь я бы сделала паузу подлиннее», или «добавь решительности и свирепости», или «я бы не стала здесь говорить об империи. Эта тема уже не в моде».
99
Джейн Рассел – американская киноактриса и секс-символ 1940-х и начала 1950-х годов.
Тара по-прежнему водила машину очень быстро, и поездка скоро закончилась. У входа висели огромные портреты Шасы, зал на удивление оказался полон. Все сиденья были заняты, и с десяток молодых людей стояли сзади – они походили на студентов, и Шаса усомнился, что они достаточно взрослые, чтобы голосовать.
Местный партийный организатор с розеткой Объединенной партии в петлице представил Шасу как человека, не нуждающегося в представлении, и перечислил все, что сделал Шаса для избирателей за короткий срок с прошлых выборов.
Затем встал Шаса, высокий, элегантный, в темно-синем костюме, не слишком новом и не слишком модном, в белоснежной рубашке – только аферисты носят пестрые рубашки – с галстуком военно-воздушных сил, чтобы напомнить о своем военном прошлом. Повязка на глазу также свидетельствовала о том, чем он пожертвовал родине, а улыбка Шасы была обаятельной и искренней.
– Друзья мои, – начал он и больше ничего не смог сказать. Его голос заглушили топот, крики и свист. Шаса попытался превратить это в шутку, притворяясь, будто дирижирует шумом, но его улыбка становилась все более напряженной: шум не прекращался, напротив, с каждой минутой становился громче и злее. Наконец Шаса заговорил, надсаживаясь изо всех сил, чтобы перекрыть гвалт.
Их было примерно триста человек. Они заняли все последние ряды и не скрывали свою принадлежность к Националистической партии и поддержку ее кандидата, размахивая партийными флажками, на которых изображался перевитый ремнями пороховой рог, и выставляя плакаты с портретами красивого, серьезного Манфреда Деларея.
Через несколько минут пожилые и средних лет избиратели в передних рядах, опасаясь назревающего инцидента, помогли женам подняться и под насмешливые выкрики молодых людей направились к выходу.
Неожиданно Тара
– Что вы за люди? Разве это честно? Вы называете себя христианами; так где ваша христианская милость? Дайте человеку шанс!
Ее голос услышали, а ее яростная красота остановила молодых людей. Пробудилась рыцарственность, и несколько человек, глуповато улыбаясь, сели на место. Шум начал стихать. Но тут поднялся рослый брюнет и обратился к ним:
– Kom kerels, давайте, парни, проводим этого южанина в Англию, где его место!
Шаса знал этого человека, одного из местных организаторов Националистической партии. В 1936 году он входил в олимпийскую сборную, а почти всю войну провел в лагере для интернированных. Теперь он был старшим лектором на юридическом факультете Стелленбосского университета. Шаса обратился к нему на африкаансе:
– Верит ли минхеер Рольф Стандер в главенство закона и в свободу слова?
Но закончить он не смог: был пущен первый снаряд. Он по высокой дуге прилетел из глубины зала и разорвался на столе перед Тарой – коричневый бумажный пакет с собачьим калом, и сразу началась бомбардировка гнилыми фруктами, рулонами туалетной бумаги, дохлыми цыплятами и гнилой рыбой.
Сторонники Объединенной партии в передних рядах встали и стали призывать к порядку, но Рольф Стандер подзадоривал своих людей, и те устремились в бой. Опрокидывались стулья, кричали женщины, мужчины дрались и падали друг на друга.
– Не отставай! – велел Шаса Таре. – Держись за мое пальто!
Он начал пробираться к выходу, отбрасывая тех, кто пытался преградить ему путь. Один из сбитых правым хуком Шасы жалобно крикнул с пола:
– Эй, парень, я на твоей стороне! – но Шаса потащил за собой Тару, вывел ее в боковую дверь, и они побежали к «паккарду».
Оба молчали, пока Тара не вывела машину на главную дорогу и зажженные фары не направились в сторону темного массива Столовой горы. Тогда она спросила:
– Скольких ты уложил?
– Трех с их стороны, одного – с нашей. – И они нервно и облегченно рассмеялись.
– Похоже, предстоит большая потеха.
Выборы 1948 года проходили в обстановке все возрастающего ожесточения. Ощущение, что страна подошла к какому-то роковому распутью, усиливалось.
Люди Сматса были в ужасе от того, какое глубокое чувство вызвал национализм у африкандеров, и оказались совершенно не готовы к почти военной мобилизации сил Националистической партией.
Черных с правом голоса насчитывалось совсем немного, а среди белых избирателей африкандеры составляли меньшинство. Сматс рассчитывал на поддержку англоговорящего электората и на умеренную африкандерскую фракцию. С приближением дня выборов эта поддержка ослабевала под давлением националистической истерии, и Объединенная партия погрузилась в уныние.
За три дня до выборов Сантэн в своем новом саду присматривала за разбивкой клумб под желтые розы, когда из дома торопливо пришел секретарь.