Власть меча

Смит Уилбур

– Тяжелая работа, Хорошая Вода, – он дословно перевел имя Шасы на язык овамбо, – трудней, чем разбрасывать руду летом. Потружусь над этим позже.

Он прошел в свою однокомнатную хибарку, положил книгу в ящик и вернулся с газетой.

– Давай попробуем это. – Он протянул газету Шасе. Тот расправил ее на коленях. Это была низкопробная желтая газета, и ее краска пачкала пальцы. Наверху первой полосы было название – «Umlomo Wa Bantu», и Шаса с трудом перевел: «Голос черного народа», – и посмотрел на колонки текста. Статьи в основном были на английском, хотя попадались и

заметки на местном языке.

Мозес показал на редакционную статью, и они начали ее читать.

– Что такое Африканский национальный конгресс? – удивился Шаса. – И кто такой Джабаву[7]?

Овамбо принялся энергично объяснять. Шаса слушал, и его интерес сменялся тревогой.

– Джабаву – отец банту и всех черных племен, всего черного народа. Африканский национальный конгресс – это пастух, который охраняет наш скот.

– Не понимаю.

Шаса покачал головой. Ему не нравилось русло, в которое свернул разговор, и он начал ерзать, когда Мозес процитировал:

– «Твой скот отобрали, мой народ. Иди верни его! Иди освободи его! Оставь свое старинное ружье и обратись к перу. Возьми бумагу и чернила, ибо они станут твоим щитом. У тебя отобрали права. Возьми перо, обмакни в чернила. И сражайся пером».

– Это политика, – прервал его Шаса. – Черные не занимаются политикой. Это дело белых.

Таков был краеугольный камень жизни в Южной Африке.

Огонь в глазах Мозеса погас, он взял у Шасы газету и встал.

– Верну книгу, когда прочту.

И, не глядя Шасе в глаза, ушел в дом.

*

В понедельник Твентимен-Джонс остановил Шасу у входа на участок выдерживания.

– Думаю, вы узнали о выдерживании все необходимое. Пора перейти в корпус дробления и промывки.

Рядом с тележкой, полной выдержанной руды, они зашагали вдоль рельсов к главной фабрике. Твентимен-Джонс заметил:

– Не нужно слишком близко сходиться с черными рабочими, мастер Шаса. Вот увидите, они постараются воспользоваться этим знакомством.

Шаса вначале удивился, потом рассмеялся:

– Ах, вы про Мозеса! Он не рабочий, он бригадир – и очень умный, сэр.

– Слишком умный, себе во вред, – печально согласился Твентимен-Джонс. – Умные всегда бывают недовольны и причиняют неприятности. По мне, всегда лучше тупой честный черномазый. Ваш друг Мозес пытается организовать на шахте союз рабочих.

Шаса от дедушки и матери знал, что большевики и профсоюзы – страшные чудовища, стремящиеся подорвать основы цивилизованного общества. Он пришел в ужас, узнав, что Мозес один из них, но Твентимен-Джонс продолжал:

– Мы также подозреваем, что он в центре операций НТА.

НТА… еще одно чудовище, угрожающее цивилизованному существованию, – незаконная торговля алмазами, продажа украденных камней. Шасе претила мысль, что его друг может одновременно быть деятелем профсоюза и незаконным торговцем.

Но следующие слова Твентимен-Джонса заставили его окончательно приуныть:

– Боюсь, мистер Мозес возглавляет список тех, кого мы уволим в конце месяца. Он опасный человек. Придется от него избавиться.

«Они хотят избавиться от него, потому что мы друзья, – подумал Шаса. – Это

все из-за меня». Его охватило чувство вины, которое почти сразу сменил гнев. Гневные слова рвались с языка. Ему хотелось крикнуть: «Это несправедливо!» Но он взглянул на Твентимен-Джонса и чутьем понял, что его защита только ухудшит положение Мозеса.

Он пожал плечами.

– Вам виднее, сэр, – согласился он и увидел, как слегка расслабились плечи его спутника.

«Мама, – подумал он. – Я поговорю с мамой. – И потом с раздражением: – Если бы я только сам мог распорядиться, что сделать». Тут ему пришло в голову, что именно это и имела в виду мать, говоря о власти. Способность менять и направлять существующий порядок вещей.

– Власть, – сказал он себе. – Когда-нибудь у меня будет власть. Огромная власть.

*

Работа на дробилках оказалась более интересной. Хрупкую выдержанную руду загружали в барабаны и оттуда через хопперы подавали под валки, которые измельчали ее до пригодности к промывке. Машины были массивные, мощные, когда руда с непрерывным грохотом вываливалась из хопперов в загрузочный лоток и втягивалась во вращающиеся стальные валки, гул оглушал. Сто пятьдесят тонн в час подавались с одного конца в виде комковатых кусков величиной с арбуз и выходили с другого конца гравием или пылью.

Брат Аннелизы Стоффель – в прошлое посещение Х’ани он отрегулировал старый «форд» Шасы, а еще искусно подражал птичьим крикам – теперь был подмастерьем в дробилке. Ему поручили все показать Шасе, и он энергично и с удовольствием взялся выполнять поручение.

– Нужно быть очень внимательным при регулировке треклятых валков, иначе раздробишь проклятые алмазы в порошок. – Стоффель постоянными проклятиями и непристойностями подчеркивал свой недавно приобретенный статус мужчины и свою власть. – Пойдем, Шаса, покажу тебе точки смазки. Все их в начале каждой смены положено смазать. – Он пролез под массивный валок, крича Шасе на ухо, чтобы тот услышал: – В прошлом месяце один из наших подмастерьев сунул руку в подшипник, так-растак. Ее оторвало, как крыло цыпленку. Видел бы ты кровищу! – Он показал на сухие пятна на каменном полу и оцинкованных стенах. – Парень, говорю тебе, кровь била, как из садового шланга. – Стоффель, как обезьяна, вскарабкался на металлический мостик, и они увидели сверху столы с валками. – Один каффир из овамбо упал отсюда в барабан с рудой и, когда вышел с другой стороны валков, от него не осталось обломка кости больше твоего пальца. Да, парень, чертовски опасная тут работа, – гордо говорил он Шасе. – Все время смотри в оба.

Когда гудок шахты обозначил время ланча, Стоффель отвел Шасу в тень, за здание дробилки, и они удобно устроились за вентиляторами. Под предлогом работы они могли открыто общаться, и Шаса в синем рабочем комбинезоне чувствовал себя взрослым и очень важным, когда открывал коробку с ланчем, приготовленным для него поваром из бунгало.

– Цыплята, сандвичи с языком и булочки с джемом, – проверил он содержимое. – Хочешь, Стоффель?

– Нет, парень, вон сестра несет мне харчи.

И Шаса утратил всякий интерес к своему ланчу.