Власть полынная
Шрифт:
– Ох-ох, Марфа Исааковна, уймись. – Архиепископ постучал по полу посохом. – Я ль не просил, требовал великим князьям московским не противиться!
– Ты, владыка, не Москвой, Новгородом выбран, так и служи новгородцам. Коли б ты свой владычный полк не упрятал под широкую рясу, а на рать послал вместе со всеми новгородцами, то и не случилось бы такого позора на Шелони.
Поднялась, метнув на архиепископа злой взгляд, и покинула палату.
Нависла гнетущая тишина. Не стыдясь слез, заплакал боярин Никулич. Опустил голову Феофил.
– Владыка, в беде Великий Новгород. Ещё николи не испытывали такого позора новгородцы. Отвернулись от нас наши великие предки, творившие подвиги. Ты, владыка, саном облечён, и тебе щитом Новгороду стать надобно. Не могут новгородцы сегодня Москве противостоять. Поклонимся государю московскому.
Вставали члены Совета господ, одни тихо, другие громко повторяли:
– Поклонимся!
– И тебе, Иван Лукинич, вместе с владыкой переговоры с Москвой вести.
Глава 11
Там, где прошли московские полки, обезлюдела земля Новгородская. Кто смертью пал на поле ратном, кого в полон угнали, а какие, словно от ордынцев, по глухим лесам укрылись.
В запустении Руса и Яжелбицы, куда Иван Третий велел привезти молодого Борецкого. Везли воеводу, видел он разруху и безлюдье, и не страх его одолевал, а гнев. Поэтому, когда встал он перед государем московским, не было у него боязни. Только веко одно нервно подёргивалось.
В просторном великокняжеском шатре увидел Борецкий Ивана Третьего. Тот стоял на пёстром ковре и пристально разглядывал Дмитрия.
Борецкий слегка поклонился и остался стоять у входа. Иван сам подошёл к нему, сурово спросил:
– Ты, боярин Борецкий, был вторым воеводой в Шелонской битве?
– Я, великий князь, – с достоинством ответил Дмитрий.
Борецкий впервые видел перед собой московского князя. Был он не выше Дмитрия, с тяжёлым крупным носом и чуть нависшими бровями, небольшой бородой, слабо тронутой сединой. Было в ту пору московскому князю немногим больше тридцати. У Борецкого мелькнула мысль, что Иван Третий старше его лет на десять…
А государь московский, насупившись, надвигался на него.
– Почему ты не именуешь меня государем, как величают меня московские бояре?
Дмитрий отшатнулся: взгляд князя Московского был ужасен. Борецкий ответил с достоинством:
– Может, ты для них и государь, но для меня, боярина новгородского, князь Иван. И да будет тебе известно, в нашем вольном городе нет великих князей. Мы их и призывали, мы их и изгоняли за ненадобностью.
Побагровел Иван Третий, ладони в кулаки сжал.
– Дерзко говоришь, воевода. Таким от меня помилования не жди.
Но Борецкий оставался недвижим.
– Говорят, вы, Борецкие, главные супротивники власти великих князей московских? От вас всё неповиновение исходит?
– Это так, князь Иван. Новгород Великий Суду господ подвластен, а не московским великим князьям.
– А
– Истину сказываешь, князь Московский, я эту грамоту договорную Казимиру возил. И мать моя меня на то благословила. Однако Казимир потребовал заручиться согласием веча.
Иван Третий зубы сцепил, кулак на Борецкого поднял. Вот-вот ударит. Но вдруг руку опустил, спросил уже спокойней:
– Готов ли ты, холоп, признать меня государем? И признают ли это новгородцы?
Дмитрий прищурил глаза:
– Я не холоп, князь Иван, и для меня ты не государь. А как новгородцы о том мыслят, у них и спросишь.
Иван Третий подал знак, подбежали оружные дворяне.
– Казните холопа!
Пройдя по Двине, воевода Тютчев повернул на Устюжну. Шёл не торопясь, с передышками. Любил вперёд, в авангард, выставлять отряд дворян. Конные, хорошо оружные, они расчищали путь.
В землях двинских новгородцы не слишком и сопротивлялись, особенно когда узнали, что московские полки уже под Новгородом…
Потерпев поражение на Шелони, часть новгородских ратников оказалась пленённой, часть погибла, а часть под прикрытием владычного полка укрылась за новгородскими стенами.
Среди взятых в плен и казнённых оказался второй воевода Дмитрий Борецкий. Пленили и главного воеводу Казимера. А третьему воеводе, Василию Селезнёву, удалось вырваться из окружения. Он провёл часть ратников мимо Новгорода, переправился через Мету, обмелевшую в эту засушливую пору, и двинулся на Устюжну.
Воевода Селезнёв был убеждён, что переждёт лихолетье на Двине, пополнится людьми и продовольствием.
Не доходя до Устюжны, новгородцы решили сделать трёхдневный привал. Не знал воевода Василий Селезнёв, что в эту пору к Устюжне подошли ратники воеводы Тютчева. Они остановились, выжидая, когда Новгород окажется в осаде, чтобы пойти на помощь московским полкам.
Вызвав Саньку, старшего из дворянского отряда, Тютчев велел ему расчистить дорогу.
Опустив повод, Санька ехал, задумавшись. Он и предположить не мог, что опасность совсем рядом и новгородцы устроили авангарду засаду. Дворянский отряд едва оказался на лесной дороге, как из-за деревьев выскочили новгородцы и взяли конных в топоры. Закричали первые раненые, звон металла и конское ржание раздались в лесу.
Рванулся Санька к Селезнёву. А тот уже сам на него коня правит, кричит зло:
– Новгородцы, не щади московитов!
И насел на Саньку. Видит тот, что воевода опытный воин. От первого удара увернулся, и кто знает, спасся бы Санька от второго, если бы конь под ним не сделал свечку. Изловчился Санька, перегнулся и наотмашь ударил новгородца. Залился воевода кровью и сполз с седла…
В коротком бою не выстояли дворяне. Многие полегли на той поляне. Свалив Селезнёва, Санька с оставшимися пробился через кольцо новгородцев.