Властелин «чужого»: текстология и проблемы поэтики Д. С. Мережковского
Шрифт:
В ее названии «Иисус Неизвестный» использована инверсия, которая во многом обусловила круг источников книги. Автор обращается не только к библейскому тексту, но к апокрифам и текстам древних, в которых стремится обнаружить доказательства того, что христианством непонята личность Христа [203] . Книга состоит из двух томов, каждый из них — из двух частей. Как и в «Тайне Запада», Д. Мережковский отказывается от трехчастной формы. Но «Иисуса Неизвестного» мыслит как завершающую часть трилогии, текстуально связывая ее с двумя предшествующими частями. Такая связь устанавливается при автоцитации «Тайны Трех» и «Тайны Запада» и введении цитат из тех источников, которыми он пользовался при их подготовке. Разумеется, эта книга связана и с другими сторонами наследия писателя, если иметь в виду его собственное утверждение, что все его произведения «звенья одной цепи, части одного целого» [204] .
203
Мережковский
204
Мережковский Д.С. Полн. собр. соч. — М., 1914. Т. I. С. V.
Ю. Терапиано полагал, что
«наименее удачной книгой Мережковского явилась как раз та, которую он хотел написать наиболее подлинно — „Иисус Неизвестный“. В этой книге роковым образом интуиция изменяет Мережковскому в самые важные моменты, хотя основная мысль о непознанности Церковью и миром подлинного лика Иисуса Христа очень глубока» [205] .
Д. Мережковский почти отказывается от цитирования произведений своих «спутников», может быть, потому ему и «изменяет интуиция», которая всегда замещала факт, точное знание глубоким многослойным образом, мифом, искупавшим отсутствие научного знания. Так, в книге не упоминаются имена и не цитируются произведения Пушкина, Л. Толстого, Гоголя, Байрона, Вл. Соловьева, Г. Ибсена; имя Наполеона возникает один раз в примечаниях к тексту, единожды цитируется Ф. Ницше («Антихрист») и стихотворение Ф. Тютчева «Эти бедные селенья…» (1855); дважды — «Молитва» М. Лермонтова и заключительные стихи (Мистический хор) пятого акта трагедии Гёте «Фауст» в его переводе. Только «слово» Ф. Достоевского вводится в текст книги семь раз: шесть раз цитируется роман «Братья Карамазовы» (дважды глава «Черт. Кошмар Ивана Федоровича», главы «Великий Инквизитор», «Русский инок», «Из бесед и поучений старца Зосимы, IX, О аде и адском огне рассуждение мистическое») и один — роман «Идиот». В начале книги писатель обращается к первым упоминаниям о Христе в письмах Плиния Младшего, которые он изучал в период работы над статьей о Плинии (1895), и цитирует «Мысли» Паскаля.
205
Терапиано Ю. Д.С. Мережковский. С. 33–34.
Видимо, зависимость от сакральных текстов не давала ему возможности свободного конструирования мифа о непознанном Христе. Переосмысление священного слова ведется с помощью апокрифов, что открывало пути к собственной интерпретации, реконструкции, домыслу, но не такую широкую, какая заложена в уже пересозданном другим художником. Здесь, вероятно, «сопротивление» героя и его мира, о котором говорил по другому поводу М. Бахтин, оказалось ему не под силу. Вместо этого он использует плодотворный и уже неоднократно использованный прием полемики с текстом «другого». Речь идет о книге Э. Ренана «Жизнь Иисуса», того «спутника» Д. Мережковского, который вошел в его творческий мир еще в начале 1890-х гг. Напомним, что его труды неоднократно цитировались в «Вечных спутниках», а размышления над ними сохранились в выписках и заметках писателя. В сжатом виде они представляют позицию молодого Д. Мережковского в споре с Э. Ренаном. В «Иисусе Неизвестном» он восхищается Э. Ренаном там, где в нем проявляется художник, и полемизирует там, где в нем говорит историк.
Сам Э. Ренан в предисловии к тринадцатому изданию книги писал:
«У историка одна лишь забота: соблюсти истину и художественность (эти оба требования неразделимы, ибо искусство есть хранитель неисповедимых законов истины)» [206] .
Он однозначно решал вопрос о сверхъестественном или чуде:
«Чудес никогда не бывает, одни легковерные люди воображают, что видят их; никто не может привести для примера ни одного чуда, которое произошло бы при свидетелях, вполне способных подтвердить его <…> Уже одно допущение сверхъестественного ставит нас вне научной почвы» [207] .
206
Ренан Э. Жизнь Иисуса. — М.: Обновление, 1991. С. 8.
207
Там же. С. 6.
Д. Мережковский,
«Чтобы прочесть в Евангелии „жизнь Иисуса“, мало истории… Личное отношение Иисуса Человека к человеку, личности, — прежде чем мое к Нему, Его ко мне; вот чудо чудес, то, чем отличается от всех человеческих книг — огней земных, эта Небесная молния — Евангелие» (16–17).
Э. Ренан поясняет, какой путь ему пришлось пройти от первого издания его «Жизни Иисуса» до тринадцатого, и признается, что наибольшие сомнения у него вызвала книга Еноха, а Д. Мережковский обращается именно к ней как к авторитетному источнику. Ренан задумывается над «исторической ценностью» четвертого Евангелия, но его научные доводы вызывают у Д. Мережковского только горечь:
«Ренанова Жизнь Иисуса — Евангелие от Пилата» (18).
Э. Ренан начинает свою книгу главой «Место Иисуса во всемирной истории», а Д. Мережковский — «Был ли Христос?». Э. Ренан завершает книгу «Жизнь Иисуса» главой «Существенные черты дела Иисуса», а Д. Мережковский — «Воистину воскрес». Для Э. Ренана «Жизнь Иисуса» была первой книгой его многотомной «Истории происхождения христианства», Д. Мережковский, в сущности, завершал «Иисусом Неизвестным» свой творческий путь, хотя до смерти им еще был написан ряд произведений. Общим для Э. Ренана и Д. Мережковского было и большинство источников.
Э. Ренан изучал личность Иисуса и его эпоху как историк. В предисловии к тринадцатому изданию он говорит, как ученый должен относиться к библейскому тексту, к апокрифам, к трудам богословов, что для него наиболее важно в том многообразном материале, который он изучает. Д. Мережковский писал об Иисусе как религиозный мыслитель. Он искал в истории подтверждение тому, что это новое Царство грядет, что прошлое подает нынешнему свои знаки о будущем Конце и преображении. Поэтому ему так важен образ Христа Пришедшего, познав который по-настоящему, человечество сможет прочесть эти таинственные знаки.
Книга «Иисус Неизвестный» имеет огромный библиографический аппарат. Здесь, как представляется, также содержится внутренняя полемика с Э. Ренаном. Как известно, у него было особое отношение к библиографии. По собственным словам историка, он принял решение «избегать библиографических ссылок» и приводил лишь цитаты «из первых рук» [208] . Д. Мережковский, который в большей части своих сочинений никогда не указывал источников, здесь превращается в скрупулезно фиксирующего издания, страницы, развернуто комментирует в примечаниях некоторые из них. Это создает необычный для его произведений полемический фон, что, разумеется, не гарантирует полной «достоверности». Внутренняя полемика с Э. Ренаном проявляется и в том, что его труды, не только «Жизнь Иисуса», цитируются в книге более тридцати раз.
208
Ренан Э. Жизнь Иисуса. С. 11.
Анализ текстов трилогии позволяет сделать вывод о том, что число «спутников» Д. Мережковского становится меньшим, а их перечень постепенно сводится лишь к имени Ф. Достоевского. Если экстраполировать это наблюдение на последние книги писателя, то окажется, что он в конце жизни, в сущности, остается только с Ф. Достоевским. Мы цитировали уже фрагмент из его последней книги «Маленькая Тереза», где в связи с «теорией прерывов» вводится его «слово». Но если оглянуться на начало его пути, то Ф. Достоевский был одной из основ его жизнетворческого проекта [209] .
209
См. об этом: Е. Андрущенко. Достоевский и Мережковский (по архивным находкам) // XII Symposium international Dosto"ievski. 1–5 septembre 2004. Universit'e de Gen`eve Uni-Bastions, 2004. — P. 86–87; Две биографии Мережковского // Литература в контексте культуры. Сб. научных статей. Вып. 13. — Днепропетровск: ДНУ, 2004. С. 69–75.
«Человек с пониженным чувством жизни…», или Некоторые итоги
«Человеком с пониженным чувством жизни» Д. Мережковского назвала Е. Толстая. В книге «Поэтика раздражения» она писала, что этот «гуманитарий», «филолог» совершенно иначе, чем А. Чехов, реагировал на итальянские достопримечательности. Его
«охватил экстаз не перед живыми новыми чертами европейской цивилизации, а перед историей и искусством, отложившимся в уже законченных формах» [210] .
210
Толстая Е. Поэтика раздражения. С. 193.