Властелин Колец (Перевод В. С. Муравьева, А. А. Кистяковского)

Толкин Джон Рональд Руэл

– Заезжайте, заезжайте! – сказал он. – Новостей у вас, конечно, куча, у нас тоже, словцом бы перекинуться, да куда там: холодно, льет, собачья, вообще, погода. Вот Лаврик – это уж само собой – приютит вас в «Гарцующем пони», там обо всем расскажете и наслушаетесь.

– А ты зайдешь туда попозже, узнаешь все скопом и кучу сверх того, так, что ли? – рассмеялся Гэндальф. – Как там у вас поживает Горри?

Привратник насупился.

– Горри у нас не поживает, – буркнул он. – Вы Лавра спросите, он вам обо всем расскажет. Словом, добрый вечер!

– Тебе того же! – пожелали они, проезжая, и заметили, что за оградою у дороги

построили длинный сарай. Оттуда выходили люди – набралась целая толпа – и глазели на них из-за забора. Проехали мимо дома Бита Осинника: вся изгородь заросла и порушилась, окна заколочены.

– Ты что же, Сэм, так-таки и укокошил его тогда огрызком яблока? – поинтересовался Пин.

– Да нет, господин Перегрин, это, как бы сказать, вряд ли, – задумчиво произнес Сэм. – Небось живехонек; а вот как-то моя лошадушка, мой поник. Надо же ведь, сбежал. И как не сбежать: волки воют, а жить охота…

Подъехали к крыльцу «Гарцующего пони» – а там вроде бы все было как всегда, и светились нижние окна из-за багровых штор. Они подергали звонок, дверь приотворилась, выглянул Ноб, увидел их под фонарем и заорал:

– Господин Наркисс! Сударь! Они воротились!

– Ах, воротились? Ну, я им сейчас покажу! – Это послышался голос Наркисса, и сам он тут же появился с дубинкой в руке. Но, увидевши их, застыл, и яростная гримаса на лице его сменилась изумленным восторгом.

– Ах ты, Ноб, ах ты, дуралей шерстолапый! – крикнул он. – Ты что, старых друзей не узнаешь, не называешь? Всполошил меня без толку, олух, а сам знаешь, какие нынче времена! Батюшки, ну и ну! И откуда же вы такие? Да я уж с вами навсегда распрощался, хорошенькое дело, ушли в пустошь с Бродяжником, ай да ай, а кругом, понимаешь ли, всякие Черные рыщут. Ну как же я рад вас всех видеть, и Гэндальфа в особицу. Да заходите же, заходите! Комнаты что, те же самые? Свободны ваши комнаты; да и то сказать, все почти комнаты нынче свободны, чего уж там, сами увидите. Насчет ужина сейчас постараемся, мигом, только вот у меня с прислугой-то нынче… Эй ты, Ноб-телепень! Скажи Бобу… ну да, забыл, Боб теперь со своими ночует на всякий случай. Одним словом, Ноб, эй ты, чтобы развели лошадей по стойлам: ну да, ты-то, Гэндальф, своего сам отведешь, а то кого он послушается. Красавец, я тогда еще говорил, что какой красавец, да вы заходите! Заходите и будьте как дома!

Наркисс вроде бы и сыпал словами по-прежнему, и так же деловито суетился. Однако же постояльцев у него, может, и совсем не было, тишина несуразная; только из Общей залы доносились немногие приглушенные голоса. Лавр нес две свечи, и виднелось его лицо – увядшее и угрюмое, не то что прежде.

Они шли за ним по коридору к тем комнатам, что занимали в страшную ночь год с лишним назад. Им было грустно: старина Лавр недоговаривал, а дела-то у него, видно, шли плоховато. Но они пока что помалкивали, ждали, что будет дальше.

И дождались: господин Наркисс собственной персоной явился к ним после ужина проверить, все ли хорошо. А все было очень даже неплохо: как там дела ни шли, а пиво и съестное в «Пони» хуже не стали.

– Нынче вечером в Общую залу я вас, само собой разумеется, не буду приглашать, – сказал он. – Вы же устали, а там и народу-то сегодня совсем немного – бывает. Но коли вы мне уделили бы с полчасика перед сном, ну так, для разговору, оно бы и неплохо, да и заснется лучше.

– Вот-вот, – сказал Гэндальф, – тебя-то мы и ждали. За нас не волнуйся,

мы не так чтоб уж слишком утомились, потихоньку ехали. Правда, промокли, продрогли и проголодались, но это, спасибо тебе, позади. Присаживайся! Нам бы немного трубочного зелья, мы бы тебя расцеловали.

– С чем плохо, с тем плохо, – причмокнул Наркисс. – Большая нехватка, у нас теперь только и есть, что сами растим, а это пустяк пустяком. Из Хоббитании нынче ни тебе листика. Ну, я уж покопаюсь в закромах-то, авось найдется.

Нашлась пачка неразрезанного табака, пятерым курильщикам на день-два.

– Южнолинчский, – сказал Наркисс. – Это у нас самый лучший, но куда ему до южноудельского, я и всегда так говорил, хотя вообще-то Пригорье ничуть не хуже Хоббитании, я, конечно, извиняюсь.

Его усадили в большое кресло у камина, Гэндальф сел напротив, а хоббиты между ними на табуреточках. Разговаривали они отнюдь не полчасика, и уж новостей господину Наркиссу хватило с избытком; впрочем, и он в долгу не остался. От их рассказов Лавр попросту опешил: ни о чем подобном он в жизни не слыхивал и лишь твердил как заклинание: «Да не может быть!» – на разные лады.

– Да что вы говорите, господин Торбинс – или, простите, господин Накручинс? Все-то у меня в голове перекру… перепуталось. Да вы шутить изволите, господин Гэндальф? Батюшки-светы, ушам не верю! И это в наши-то времена? Ай-яй-яй!

Наконец настал его черед: ему тоже было о чем порассказать. Оказывается, хозяйничал он с горем пополам – да что там, честно говоря, все из рук вон плохо.

– К Пригорью никто нынче и близко не подъезжает, – сказал он. – А пригоряне сидят по домам, замкнувши ворота на двойные запоры. А все почему: все из-за тех чужаков, из-за отребья, которое – может, помните? – понабежало в Пригорье Неторным Путем год назад. Потом их стало как собак нерезаных. Всякие там были, конечно, были и бедолаги обездоленные, но все больше народ опасный, ворье и головорезы. И ведь у нас в Пригорье – это у нас-то в Пригорье! – поверите ли, до драки дошло. Честное, скажу вам, слово, дрались не по-здешнему, а сколько народу убили, и убили до смерти. Да вы же мне не поверите!

– Поверю, поверю, – сказал Гэндальф. – Много ли народу погибло?

– Трое и двое, – отвечал Наркисс, разумея отдельно людей и хоббитов. – Убили беднягу Мэта Бересклета, Разли Яблочка и коротыша Тама Деловика из-за Горы, а заодно, представьте себе, Вилла Горби с дальних склонов и даже одного Накручинса с Пажитей – вот такие были мужики, очень их не хватает. А Бит Осинник и Горри Козельник, который стерег Западные Ворота, – эти переметнулись и с теми убежали: скажу вам по секрету, они-то их наверняка и впустили. В смысле когда была драка, в ту ночь. Потому что им еще раньше было сказано: давай отсюда – и пинка на прощанье, ну как то есть раньше, еще до Нового года, а драка была, точно говорю, в новом году, как раз снегу навалило.

Ну и пусть бы их, ладно, живут себе и живут с лиходеями, где там они живут – в Арчете или в северной пустоши. Прямо как не сейчас, а тыщу лет назад, расскажи – не поверят. В общем, по дороге не проедешь ни туда, ни сюда, и все на всякий случай спозаранку запираются. А вдоль ограды, конечно, ходят сторожа, и возле ворот стоят заставы – это по ночам-то.

– Скажите пожалуйста, а нас никто не тронул, – удивился Пин. – И ехали мы медленно, и не остерегались. Ничего себе, а мы-то думали, что все безобразия позади.