Властелин колец
Шрифт:
Но Назгулы не приняли боя — они ринулись прочь и скрылись в мордорской мгле, ибо до слуха их донесся внезапный и страшный зов из Черной Твердыни. В тот же миг по рядам мордорских войск пробежал трепет, и в сердцах солдат Саурона зародилось сомнение; хохот замер у них на губах, руки дрогнули, ноги подкосились. Ибо направлявшая их Воля, что наполняла своих слуг злобой и яростью, поколебалась и, забыв о своих армиях, бросила их на произвол судьбы; и рабы Мордора взглянули в глаза своих врагов, и увидели в них страшный свет, и ужаснулись.
С уст Королей Запада сорвался боевой клич, ибо сердца их исполнились новой надежды и во тьме отчаяния возгорелся свет. Рыцари Гондора, всадники Рохана и дунаданы с Севера, плотно сомкнув ряды, сошли с осажденных холмов и двинулись на растерявшиеся мордорские полчища, пронзая стену осаждавших остриями не знающих
– Остановитесь, воины Запада! Стойте и ждите! Бьет час судьбы!
Не успел он договорить, как земля под ногами воинов дрогнула. Над башнями Черных Ворот высоко в небо взметнулось исполинское темное облако, пронзенное молниями. Скалы застонали, земля заходила ходуном. Зубы Мордора внезапно зашатались, пошли трещинами и разом рухнули; мощные привратные укрепления рассыпались; Черные Ворота поверглись наземь. Издалека — сначала глухо, потом все громче и, вот, заглушая все остальные звуки — послышался сперва барабанный грохот, после грозный рев и, наконец, гул страшного крушения, прокатившийся в горах длинным несмолкающим эхом.
– Конец Сауронову царству! — воскликнул Гэндальф. — Хранитель Кольца исполнил свой долг.
Вожди Запада взглянули на юг, в сторону Мордора, — и вдруг им почудилось, что на фоне темной пелены туч поднимается к небу черная непроницаемая тень, увенчанная молниями. Тень все росла и росла, необъятной тучей нависая над миром, вздымаясь до самого поднебесья; к холмам в чудовищной, но бессильной угрозе протянулась огромная призрачная рука, — но в следующее мгновение ураган подхватил исполинскую тень, понес прочь и развеял без следа. Наступила тишина.
Западные Владыки склонили головы, а когда подняли взор, то — диво! — враги в панике бежали и мордорское могущество развеивалось на глазах, как пыль по ветру. Когда гибнет разжиревшая тварь, управлявшая своими подданными из центра копошащегося муравьиного холмика, муравьи бегут кто куда, мечутся без цели и смысла, тычутся по углам и, ослабев, умирают; так и выкормыши Саурона — орки, тролли, порабощенные с помощью чар звери — бежали теперь в разные стороны не разбирая дороги, очумело кидаясь то вправо, то влево. Одни бросились на меч, другие прыгнули в пропасть; остальные с воем ринулись прочь, ища спасения под землей, в темных убежищах, далеких и от солнца, и от надежды. Люди же — рунийцы, харадцы, пришельцы с Юга и Востока — поняли, что война проиграна, и глаза их открылись, и они увидели истинное величие и могущество Западных Владык. Те из них, кто дольше и преданнее служил Злу и ненавидел Запад всеми силами души, — люди гордые и смелые — в свой черед приготовились к последней и отчаянной драке. Но большинство бежало, надеясь добраться до дома, а некоторые, побросав оружие, взывали к милосердию победителей.
Тогда Гэндальф, оставив военные дела Арагорну и прочим, громко воззвал с вершины холма, и к нему подлетел огромный орел, Гвайир, Князь Ветра.
– Дважды ты выручал меня, друг мой Гвайир, — сказал ему Гэндальф. — Но без третьего раза счет неполон. Выручишь ли ты меня и в третий? Я, право же, не намного тяжелее, чем тогда, на Зирак–Зигиле, где погибла в огне моя прошлая жизнь.
– Я отнесу тебя туда, куда ты захочешь, будь ты хоть из камня, — отозвался Гвайир.
– Тогда вперед! Но пусть с нами отправится твой брат и кто–нибудь еще, из самых быстрокрылых! — воскликнул Гэндальф. — Нам придется лететь быстрее ветра, быстрее самих Назгулов!
– Ветер северный, — сказал Гвайир, — но ничего, мы и его обгоним.
И, взяв Гэндальфа на спину, он взмахнул крыльями и понесся к югу, а за ним — брат его Ландровал и Менелдор [619] , орел молодой и сильный. И они пролетели над долиной Удун, и над плато Горгорот, развороченным и вздыбленным, а впереди их ждала Гора Судьбы, извергавшая огонь и лаву.
– Хорошо, что мы вместе! — сказал Фродо. — Именно теперь, Сэм. В час, когда всему настает конец.
– Да, конечно, хорошо, что мы вместе, хозяин, — отозвался Сэм, осторожно прижимая к груди кровоточащую руку Фродо. — И еще как вместе! А главное — путешествию конец! Но, видите ли, мы слишком далеко забрались, чтобы я согласился так просто сдаться. Это не в моих правилах — если, конечно, вы меня понимаете!
619
Синд.
– Ты, может, и не желаешь сдаваться, но таков сей мир, Сэм, — возразил Фродо. — Надежды терпят крушение. Всему когда–нибудь приходит конец. Теперь нам уже недолго ждать смерти. Все гибнет и рушится, мы одни, бежать некуда.
– Но мы можем отойти отсюда [620] , от самого–то опасного места, правда? — настаивал Сэм. — От Трещины Судьбы — или как там ее называют? Кто нам мешает? Спустимся немного вниз по тропе, а, господин Фродо?
– Ну что ж, Сэм. Если ты настаиваешь — пойдем, — вздохнул Фродо.
620
Разница в поведении Фродо и Сэма на Горе Судьбы показательна. С одной стороны, Сэма можно упрекнуть в неглубоком восприятии и понимании происходящего: вместо того чтобы по–настоящему серьезно встретить «час судьбы» и, возможно, конец мира, он занят мелочами. Шиппи (с.91) называет эту черту характера «слепотой», но добавляет: «…однако эта слепота сосуществует с… бездумным мужеством, отказом впадать в уныние… и все это в придачу к знаменательной англо–хоббичьей неспособности замечать собственное поражение» <<В этом, как и во многом другом, образ Сэма вполне укладывается в традиционный для европейской литературы «образ слуги» — стоит вспомнить шекспировских слуг, Санчо Пансу, Сэма Уэллера у Диккенса и др.>>. Однако в христианской традиции уныние подвергается обычно более серьезным упрекам, чем поверхностность. Например, православному христианину даются следующие указания по поводу того, как вести себя в час смерти: демонам, предъявляющим душе неоспоримые доказательства ее погибели, как бы ни были впечатляющи их доводы, отвечать рекомендуется смело и без тени уныния, противопоставляя их атакам «твердое упование» на Бога, — если человек поверит в свою погибель раньше, чем она действительно настанет, это может для него и впрямь обернуться погибелью вместо возможного спасения. Таким образом, в этом эпизоде Толкин дает ненавязчивый урок христианской этики без ссылки на источник.
Они встали, медленно побрели вниз по спиральной дороге — и не успели еще добраться до сотрясающегося подножия Горы, как из отверстия Саммат Наура вырвались клубы дыма и пара. Конус раскололся на две половины, и по восточному склону медлительным потоком с грохотом поползла исторгнутая чревом горы огненная лава.
Фродо и Сэм почувствовали, что дальше идти не могут. Последние силы — и тела, и духа — быстро покидали их. Хоббиты очутились на вершине низкого холма из затвердевшего пепла и встали спиной к склону Ородруина. Отсюда пути уже не было. Они стояли на маленьком островке близ исходящей мукой Огненной Горы, но и это последнее убежище не могло продержаться долго. Земля вокруг трескалась, из трещин валил дым. Гора содрогалась, на глазах раскалываясь на части, и по ее склонам текли медленные огненные реки, готовые поглотить спасительный островок. Еще немного — и он исчезнет… На головы хоббитам дождем сыпался горячий пепел.
Они стояли рядом, и Сэм по–прежнему прижимал к груди руку Фродо.
– Однако в неплохую мы сказку попали, а, господин Фродо? — вздохнув, сказал он. — Услышать бы, как ее потом будут рассказывать! Как вы думаете, какое у нее будет начало? «А теперь настало время поведать вам о Фродо Девятипалом и о Кольце Судьбы»… И все смолкнут, как мы в Ривенделле, когда нам рассказывали про Берена Однорукого и про Великий Камень… Нет, хорошо было бы послушать, ей–же–ей!.. Интересно только, что произойдет дальше, когда кончится наша глава?
Он говорил что придет в голову — только бы гнать от себя страх, а сам, не отводя глаз, смотрел на север, навстречу ветру, в расчистившееся небо, где ураган гнал и гнал прочь последние остатки мглы и разорванных в клочья облаков.
В эту минуту и приметили хоббитов зоркие очи Гвайира. Орел кругами начал снижаться, борясь с ураганом, бросая вызов грозной поднебесной буре. Две маленькие, затерянные среди огня и дыма темные фигурки стояли, держась за руки, на невысоком холме; мир вокруг сотрясался, земля разверзала недра — а с горы прямо на холм ползли огненные реки. Еще миг — и хоббиты упали, оба одновременно, — не то от усталости, не то задохнувшись в горячем ядовитом дыму, — а может, отчаяние наконец одержало над ними верх, и они кинулись на землю, чтобы не смотреть в глаза смерти…