Властелин колец

Толкин Джон Рональд Руэл

– В Старый Лес, что ли? — ужаснулся Фредегар. — Ты с ума сошел! О Лесе даже и не думай! Чем он лучше Черных Всадников?

– Ты, брат, преувеличиваешь, — возразил Мерри. — Это, конечно, шаг отчаянный, но, мне кажется, Фродо прав. Иным способом погони не отвадить. Если удача нам улыбнется, мы их здорово обскачем. Хотя, скорее всего, ненадолго…

– В Старом Лесу удачи вам не будет, — мрачно предрек Фредегар.– Там еще никому и никогда не было удачи. Заблудитесь вы, вот и весь сказ. Туда никто не ходит.

– Еще как ходят, — заверил Мерри. — Очень даже ходят. Брендибэки, например. Как взбрендит им — идут себе, и никто не остановит! У нас даже есть свой, отдельный вход. Фродо там тоже как–то побывал. Лет сто назад, правда. И я туда захаживаю — днем, конечно, когда деревья спят и все более–менее спокойно.

– Ваше дело, — махнул рукой Фредегар. — Я Старого

Леса боюсь больше всего на свете. О нем такое рассказывают, что ночей спать не будешь. Но мой голос не в счет, я ведь с вами не еду! И не очень–то об этом жалею — надо же кому–то остаться, чтобы рассказать Гэндальфу, куда вы подевались. А за ним дело не станет, в этом я твердо уверен.

Пончик Булджер любил Фродо, но не испытывал ни малейшего желания покидать Заселье. Ему не было любопытно посмотреть, что находится за пределами родного края, — ну вот ни капельки. Его семья переехала в Бэкланд из Восточного Предела, а если быть точным, то из Баджфорда [115] , что в Замостье, но сам он дальше Брендивинского Моста никогда и носу не казал. Согласно планам заговорщиков, он должен был оставаться дома и отвечать на вопросы любопытных, а заодно создавать у соседей впечатление, будто господин Фродо из Крикковой Лощинки никуда не уезжал. Пончик нарочно припас кое–какую старую одежду Фродо, чтобы лучше войти в роль. Никто и не подумал, каким опасным может оказаться этот маскарад.

115

См. прим. к гл. 1 этой части, Булджеры.

– Блестяще! — одобрил Фродо, уразумев план заговорщиков. — Иначе Гэндальфу не узнать, куда мы поехали. Мне неизвестно, умеют ли эти Всадники читать, но я в любом случае не стал бы оставлять никаких записок — а вдруг они сюда заявятся и обыщут дом? Впрочем, если Пончик согласен держать оборону и я могу быть спокоен за Гэндальфа, то и рассуждать больше нечего. Завтра на рассвете встаем, одеваемся — и в Старый Лес!

– Завтра так завтра, — покладисто согласился Пиппин. — Но если подумать, то я, конечно, с Пончиком не поменялся бы. Сидеть тут и дожидаться Черных Всадников? Слуга покорный!

– Завтра ты чего получше дождешься. Вот забредешь в самую чащу — увидишь что почем, — пообещал Фредегар. — Завтра к этому времени ты сто раз пожалеешь, что не остался дома, со мной.

– Хватит препираться, — остановил их Мерри. — Во–первых, нам еще прибрать на кухне надо, во–вторых — завязать котомки. Пока всего не сделаем, ложиться нельзя. А завтра я вас разбужу с петухами.

Когда Фродо наконец добрался до кровати, уснул он не сразу. Ноги он за день оттоптал как следует и был рад, что дальше можно будет ехать верхом. Под конец он все–таки задремал, и ему приснился сон: будто бы он смотрит из окна высокой башни на темное море сплетшихся ветвями деревьев [116] , а внизу, у корней, копошатся и фыркают неведомые твари. Фродо знал, что рано или поздно эти твари нападут на след и отыщут его.

116

Образ, который встречается и в песне эльфов, обращенной к Элберет, — галадреммин эннорат, «оплетенное ветвями Средьземелье», «лес переплетенных ветвей». Одно из значений этого многозначного символа — земная жизнь, заслоняющая от духовного взора небесную отчизну. Этот образ встречается в мировой литературе: можно назвать здесь и Данте («Земную жизнь пройдя до половины,/я заблудился в сумрачном лесу»), и Спенсера, у которого встречается образ блуждающего в дремучем лесу рыцаря (хотя Толкин не раз открыто выражал свою нелюбовь к Спенсеру), а также Мильтона, создавшего образ души–девы, которая рвется на волю из «слепых лабиринтов переплетенного ветвями леса» (см. Шиппи, с. 144). В сне Фродо море оказывается символом того, что лежит за жизнью.

Потом он услышал вдали глухой шум. Сначала ему показалось, что это ветер колышет кроны бескрайнего леса, но вскоре он понял, что шумит не листва, а море. Наяву Фродо ни разу не слышал прибоя, но во сне эти звуки тревожили его часто…

И вдруг он оказался на вересковой пустоши. Деревья исчезли. Он стоял по колено в темном вереске, и воздух пах солью. Подняв глаза, он увидел высокую белую башню, одиноко вознесенную на гребне скалы. Его охватило

неодолимое желание взобраться туда и увидеть Море. Он начал было с великим трудом карабкаться наверх — но небо внезапно озарилось, и послышался раскат грома.

Глава шестая.

СТАРЫЙ ЛЕС

Фродо очнулся внезапно [117] . В комнате было еще темно. У кровати стоял Мерри со свечой в руке; другой рукой он барабанил по двери.

– Тише, тише! Что стряслось? — Фродо ошарашенно сел, все еще под впечатлением сна.

– Он еще спрашивает! — возмутился Мерри. — Вставать пора, вот что! Уже полпятого, и туман такой, что ни зги не видно. Протирай глаза, да поскорее! Сэм уже стряпает завтрак. Пиппин, на что засоня, и то уже на ногах! Вставай, а я пошел седлать пони. Пятерых оставлю там, вьючного приведу сюда. Буди Пончика, соню этакого! Хочет он или не хочет, придется ему нас проводить, так что пусть встает!

117

С того момента как хоббиты входят в Старый Лес, история Кольца надолго отступает на второй план.

Шиппи пишет об этом (с. 83): «На этих страницах лес и обитающие в нем существа становятся в каком–то смысле героями повествования. Они врываются в него и начинают в нем хозяйничать. Они задерживают рассказ и кажутся лишними, избыточными… и в то же время делают ту же работу, что и географические карты, а также имена, показывая, что действие разыгрывается не просто в воображаемом мире: сверхъестественное в этом мире тесно смыкается с природным; за границами того, что становится известным и читателю, остается еще много непознанного, не связанного впрямую с сюжетом. Это дает особое ощущение реальности толкиновской Вселенной».

Как говорилось выше (см. прим. к гл. 5 этой части …на темное море сплетшихся ветвями деревьев…), лес, где деревья растут так тесно, что не видно неба, — образ, сквозной у Толкина и традиционный для англ. поэзии. В песнях эльфов это — галадреммин эннорат, «лес переплетенных ветвей»; этот символ означает «лес» земной жизни, которая держит в плену эльфов–изгнанников, заслоняя и скрывая от них свет звезд, напоминающий им об их доме за морями — читай: о небесной отчизне. «Прогулка» хоббитов по Старому Лесу имеет обычный прозаический смысл и в то же время в общем контексте трилогии вырастает до символа, особенно в стихотворении «Не вечно тянутся леса…»: с виду простенькое, в общей образной системе оно обретает иную метафорическую наполненность и говорит о преходящести земной жизни и о том, что выход из нее подобен выходу из леса на простор равнины (здесь содержится также намек на отношение хоббитов к смерти — впрямую об этом в ВК не говорится ничего, но из разбросанных по тексту намеков можно догадываться, что у хоббитов, как и у людей, живет в душе (и, возможно, в предании) смутная надежда на спасение за «кругами этого мира»). См. также Шиппи, с. 143.

К шести часам хоббиты были готовы. Пончик Булджер зевал вовсю. Бесшумно и незаметно выскользнули они за калитку. Мерри шел впереди с тяжело нагруженным пони в поводу. Тропинка нырнула в рощицу за домом, потом пошла полями. Листья на деревьях лоснились от влаги, на каждом сучке висело по капле. Трава поседела от холодной росы. Все застыло в неподвижности. Дальние звуки долетали на диво ясно и отчетливо: над самым ухом хлопала соседская дверь, в двух шагах кудахтали куры на чьем–то птичьем дворе…

Добравшись до стойла, хоббиты вывели оттуда оседланных пони. Это были крепкие, выносливые лошадки, каких ценят хоббиты: для скачек они не годятся, зато для долгой работы от зари до зари — лучше не найдешь. Хоббиты взобрались в седла и вскоре уже ехали дальше, в туман. Белая стена неохотно расступилась и сразу же плотно сомкнулась за ними, словно преграждая путь назад. С час езды, медленной, в полном молчании, — и наконец впереди вырос Заслон, высокий, сплошь затканный серебряными паутинками.

– И как же вы через него переберетесь? — поинтересовался Фредегар.

– За мной! — скомандовал Мерри. — Сейчас увидишь!

Он повернул налево и поехал вдоль Заслона. Наконец путь пересекла широкая лощина. Заслон повернул и отступил вглубь, огибая ее. В лощине начинался пологий желоб, по бокам обложенный кирпичом. Кладка постепенно становилась выше и наконец смыкалась над головой: желоб уходил под Заслон и выныривал с противоположной стороны.

Пончик Булджер остановил свою лошадку.