Шрифт:
Александр Тюрин
ВЛАСТЕЛИН ПАМЯТИ
цикл "НФ-хокку"
Творец, в знак того, что тварь может быть лишь подобной, но не равной ему, внес немалые изьяны в нашу природу.
Смирение, о мои любезные ученики, вот единственный щит, которым мы можем прикрыть свои несовершенства. Увы, мы столь часто пренебрегаем этим тяжелым вооружением.
К числу наших несовершенств относится и память. Как знаки на песке стирается то, что укрыто в ней. Имена, облики, побуждения . В отличие от сосуда с вином, который сохраняет как сладкую жидкость, так и горький осадок на дне, в сосуде
И, тем не менее, сегодня, когда мой дух уже готов вернуться к своему источнику, я поведаю вам одну историю, что приключилась со мной в самом начале моего земного пути.
То было время великих держав, деливших меж собой землю, воду и даже воздух. Иногда во главе империй стояли мудрые правители, сберегавшие силы своих подданных, но куда чаще слабые правители расстрачивали силы народов ради нелепых, а то и просто постыдных целей.
Пришел я на этот свет в городе, имеющем странное имя Ленинград, там обучался в школе, где давали лишь суетные преходящие знания вместо того, чтобы направлять на постижение великих начал. После школы я не почувствовал склонности ни к одному из занятий и поэтому выпала мне доля нести нелегкую воинскую повинность.
Будучи в солдатах, вдосталь нахлебался я невзгод, немало пострадав и от своеволия разнузданных дедов нашего десантно-штурмового батальона. Однако, в конце концов, испытания укрепили мое тело и волю. Я научился сосредотачиваться на многих вещах сразу, ходить неслышным шагом и сбивать противника с ног первым же ударом.
В то время моя страна вела войну с диким и злобным народом, проживающим в горах Хиндукуш. Души наших врагов не были смягчены ни проповедью миролюбия, ни красотою художества, ни тонким стихом из трех строк.
Летательные машины моей молодости были громоздки и в них помещалось много людей. Туманным осенним утром вертолет доставил меня и двадцать моих товарищей в гористую местность, где, похоже, от Сотворения Мира не росла даже трава.
Каждый из нас нес на себе тяжелое скорострельное ружье АКС, называемое калаш, триста патронов к нему, много другой амуниции и съестных припасов. Хотя мы были навьчены как верблюды, нам надлежало быть быстрыми и ловкими как снежные барсы. Ведь все мы получили строгое веление: изловить или лишить жизни одного из самых дерзких и жестоких вражеских эмиров по имени Фаюдхан.
Вскоре ко всем трудностям высокогорных переходов добавилось ненастье. Днем сильный ветер хлестал нас по лицу каменной крошкой и пытался сбросить в пропасть. Ночью мороз сковывал ледяной корой нашу одежду, так что стыли и наливались тяжелой болью конечности, лишая нас сна и отдыха.
Властителям судеб из небесных долин было угодно, чтобы враг обнаружил нас раньше, чем мы его. Мои товарищи пали геройской смертью, пролив дыхание жизни на ледяные камни.
Я не бежал боя, но таинственные нити предназначения позволили мне уничтожить огневую точку противника навесным выстрелом из подствольного гранатомета и выйти из ущелья, которое стало могилой для моих товарищей.
Я спасся от засады, но не знал, куда держать путь. Не было у меня устройства
Спустя неделю ничего не осталось от съестных припасов. Стала иссякать моя жизненная сила, которую я тогда еще не умел извлекать из сокровенных источников, угасало тепло в солнечном сплетении, холодная слизь наполняла легкие и мочевой пузырь. Однажды подстрелил я хищную птицу, но так и не нашел хвороста, чтобы поджарить ее, а когда пробовал есть сырой, меня вырвало желчью.
Истомившись душой и телом, я забился в какую-то расселину и решил, что уже достаточно созрел для смерти. Пошел снег и скоро белая пелена закрыла меня от серого набрякшего неба. Кажется, я заснул. Но сон этот не отдал меня в объятия смерти...
Как будто теплый червячок прополз по моему позвоночнику и я открыл глаза. Сквозь проталину в лицо ударил жаркий солнечный луч. Я выбрался из укрытия по ранее незамеченному лазу, оказался на другом склоне и вскоре увидел небольшое плато.
Собственно, это была всего лишь площадка, защищенная с трех сторон скалами, а с четвертой -- стеной, сложенной из необработанных камней. К стене как будто прислонилось несколько приземистых построек, одну из них можно было посчитать домом, хотя вход был просто занавешен бараньей шкурой.
Я подумал, что это, наверное, база Фаюдхана и вытащил из кармашка куртки осколочную гранату. Ненависть к врагу была такова, что я едва сдерживал вой в глотке. Я готов был сорвать с гранаты кольцо, вбежать в дом и уничтожить свою плоть вместе с проклятым эмиром.
Еще понаблюдав за постройками, и, не заметив ничего подозрительного, я вошел в дом, выставив вперед ствол калаша.
Там была всего одна сумеречная комната, застеленная грязными коврами, в углу стояла жаровня с теплящимися угольками, в стенных нишах мерцало серебро сосудов и задумчивой тьмой грудились книги в старинных переплетах.
На ковре сидел человек неопределенного возраста, как мне показалось вначале, окаменевший, в большом тюрбане. Потом я заметил, что веки его иногда двигаются, но взгляд устремлен не поймешь куда. Косит под факира, подумал я.
Я обшарил всю комнату и не нашел ничего съестного.
Тогда я подошел к человеку и попытался обратить на себя его внимание, но он как будто спал с открытыми глазами. Анаши обкурился и приторчал, решил я. У факира, значит, кайфа полные штаны, а мне тут от голодухи загибаться! Хрен тебе!
Я передернул затвор и приставил ствол автомата к тюрбану "анашиста". Сознание мое было тогда сильно затемнено и я сказал:
– - Эй, очнись, пень. Или я тебя отправлю на встречу с гуриями, которые мигом открутят тебе твои протухшие яйца.
Едва я сказал это, как почувствовал другой ствол, который был приставлен уже к моей голове.
Краем глаза я видел, что мной занялся воин свирепой наружности, чья борода, казалось, росла от глаз, и, что более неприятно, палец его выбрал люфт на спусковом крючке автомата.