Властелины моря

Хейл Джон Р.

В открытом море сражение приняло иной характер. Оно распалось на множество столкновений один на один, вроде того, как у Гомера греческие герои на равнинах Трои сражаются с героями троянскими. И тут как раз для греков наступил час самой большой опасности. Единая линия флота распалась, и каждый стал сам за себя. В открытом море даже успешная таранная атака не уберегает нападающего от ответного удара со стороны проходящего мимо противника. Вот тут-то, в ходе этих поединков, нашлась работа для писцов Ксеркса. И для какого-нибудь храбреца-начальника тоже открывались самые широкие возможности. Отличились два ионийских триерарха с острова Самос – они захватили греческие суда. К сонму героев была причислена и царица Геликарнаса Артемисия, потопившая один из союзнических кораблей. Узнав ее триеру по эмблемам, кто-то из свиты Ксеркса обратил на нее внимание царя, и тот воскликнул: «Мужчины у меня превратились в женщин, а женщины стали мужчинами!»

Если

бы Ксеркс знал, как все было на самом деле, почестей Артемисии не досталось бы, хотя она и впрямь совершила подвиг. За ее кораблем пустилась в погоню афинская триера. Деться царице было некуда – впереди кипели бои. Ее преследователем оказался тот самый Амейний, что нынче утром потопил первый персидский корабль. Знай он, что гонится именно за кораблем царицы Артемисии, он наверняка удвоил бы усилия, потому что афиняне уже давно назначили премию за ее голову. Увидев неприятеля в непосредственной близости, Артемисия решилась на отчаянный шаг. Единственный путь к бегству отрезал корабль, оказавшийся прямо перед носом ее триеры. Это был союзнический, калиндийский, корабль, и плыл на нем сам царь калиндян Дамасифим, подданный Ксеркса и давний личный враг Артемисии. Ни секунды не колеблясь, она приказала гребцам налечь на весла и врезалась в калиндянина с такой силой, что и корабль, и вся его команда пошли ко дну, так что не осталось ни единого человека, кто мог бы рассказать Ксерксу, что же произошло на самом деле. Так что царице сопутствовала двойная удача: во-первых, она расправилась с недругом, а во-вторых, Амейний решил, что это персидское судно перешло на сторону греков, и спокойно позволил ему уйти.

Во второй половине дня, когда персидский флот оказался полностью рассеян, афиняне соединились с эгинцами, хоть те и другие начинали сражение на противоположных флангах. Им пришлось совместно участвовать в одном ярком эпизоде. Наблюдая сверху за разворачивающимися на море событиями, Ксеркс увидел, как одна из его галер, греческая триера с острова Самофракия, таранит афинский корабль. Как это нередко бывает, таранное орудие, врезавшись в деревянную бортовую обшивку неприятельского судна, застряло в ней. Воспользовавшись этим, проходящий мимо эгинец, в свою очередь, нанес таранный удар беспомощному самофракийцу, и все трое сплелись воедино. Зажатые между тяжеловооруженными судами из Афин и Эгины, островитяне, казалось, были обречены. Но к радости Ксеркса, на фордек эгинского корабля полетел град легких снарядов: это самофракийцы, перескочив через борт, с такой яростью принялись забрасывать противника копьями, что эгинцы вынуждены были покинуть корабль. Объявив его военным трофеем, победоносные островитяне продолжили путь в поисках дальнейших приключений.

Примерно в это же самое время несколько глубоко подавленных финикийских военачальников поднялись на наблюдательный пункт Ксеркса. Все они потеряли свои суда и винили в своих злоключениях вероломных ионийцев и других греков с востока, изменивших, по их словам, делу персов. По несчастному (для них) стечению обстоятельств выступили они со своими обвинениями как раз в тот момент, когда самофракийские греки пустили ко дну один неприятельский корабль и захватили в плен другой. Разъяренный этими неправедными упреками, Ксеркс сделал из финикийцев козлов отпущения и велел всех их обезглавить.

Фемистокл был рядом, когда одна эгинская триера захватила в плен финикийский корабль из Сидона. На борту его эгинцы обнаружили соотечественника. Это был воин, которого финикийцы захватили в плен еще в сражении с греческими разведывательными судами у острова Скиатос. Для эгинцев освобождение земляка стало важнейшим моментом всего сражения. Заметив неподалеку Фемистокла, командир судна окликнул его, желая знать, по-прежнему ли он считает эгинцев друзьями персов.

Греческие моряки, размахивая мечами и копьями, брали персидские суда на абордаж или просто сбрасывали неприятелей в море, и в какой-то момент пролив стал походить на место массовой резни. Среди погибших был брат царя и один из четырех адмиралов персидского флота Ариарамнес. Большинство персов просто утонуло вместе со своими кораблями, поглощенными морской пучиной. У греков же потери были невелики. Все они отлично плавали и легко сумели добраться до берега. Погибали даже те персы, которым удалось зацепиться за обломки разнесенных в щепы судов: греки рыскали по поверхности вод, подобно рыбакам, окружающим косяки тунца, и добивали выживших оружием или просто веслами. Повсюду плавали подбитые и перевернувшиеся вверх дном триеры, скалы и рифы были усеяны телами.

Едва последние персидские корабли были изгнаны из пролива, греки переключили внимание на силы, сосредоточившиеся на островке Пситталея. Персидский флот и так был изрядно потрепан, и начальникам не хотелось рисковать его остатками, подбирая этих людей. В результате четыреста отборных бойцов армии Ксеркса оказались в ловушке,

и греки собирались воспользоваться удобным случаем и отомстить за фермопильскую резню. Ведомые Аристидом, они высадились на остров и обрушили на персов град стрел. К лучникам присоединились гребцы, чьим оружием были камни. Прижав легковооруженных персов к горному кряжу, рассекающему остров надвое, гоплиты Аристида перебили их всех до единого. Сцену освещали золотистые лучи закатного солнца: в ясном вечернем свете все было видно как на ладони. Трагедия Саламина достигла своей кульминации, для персидского царя это был горький финал. Он в отчаянии разодрал на себе одежду, сел в колесницу и уехал.

План Фемистокла оправдал себя. Быстроходные и маневренные триеры греческого флота вкупе с теснотой Саламинского пролива стали двумя ключевыми факторами, обеспечившими грекам победу. Под конец сражения западный ветер понес то, что осталось от кораблей противника, мимо Пситталеи, но греки не решились последовать за ними в открытое море. Основные силы персидского флота все еще удерживали Фалерон, да и численное преимущество оставалось на его стороне. Точно так же, если не считать незначительных потерь на Пситталее, полную боевую готовность сохраняла сухопутная армия Ксеркса. Вечером греки отбуксировали кое-какие поддающиеся восстановлению останки кораблей на берег. Здесь же они развели погребальные костры и сожгли тела павших в тот день товарищей. Но траурные церемонии, как и неопределенность ближайшего будущего, не мешали испытывать восторг победы. Принеся благодарственные жертвы Зевсу, греки отметили свой триумф воинственными песнопениями и танцами.

Ближайшие два-три дня флот пребывал в напряженном ожидании очередного шага противника. Персы не отказались от своих замыслов после первого поражения при Артемисии, так что и сейчас не было никаких оснований предполагать, что Саламин заставит их отступить. Правда, греки не знали, что на следующий день после сражения финикийцы, составлявшие хребет армады, по сути дела, разбежались по домам. А вскоре после того, пользуясь темнотой, Фалерон покинули основные силы персидского флота, держа курс отчасти в район Геллеспонта, а отчасти в порты Малой Азии и на отдаленные острова. Ксеркс посадил некоторых из своих незаконных сыновей на корабль и отправил в сопровождении Артемисии назад в Азию. Сам же, вместе с частью армии, отступил сушей. Но большинство осталось на месте под командой Мардония, которому было предписано следующей весной завершить завоевание Греции.

Когда на Саламине стало известно, что персидские корабли отплыли домой, греки немедленно бросились в погоню. Они вырвались из залива, столь долго их не отпускавшего, и пошли мимо опустевшего берега Фалеронского залива на юг, вдоль Аттики, остановившись лишь, когда впереди показался мыс Суний. На нем одиноко лежал в руинах храм Посейдона, который персы разрушили так же беспощадно, как и Акрополь. А противника и след простыл. Ночь застала греков невдалеке от острова Андрос.

Фемистокл настаивал на том, чтобы идти к Геллеспонту и перерезать понтонные мосты. Но верх взял Эврибад, выразивший мнение большинства пелопоннесцев: чем скорее Ксеркс уберется из Европы, тем лучше, и не надо предпринимать ничего, что может этому помешать. Позиция Эврибада была неожиданно подтверждена верховной волей. В тот самый момент, когда спартанский военачальник Клеомброт, брат павшего царя Леонида, приносил благодарственную жертву в честь победы, наступило солнечное затмение. Это было истолковано как знак того, что никуда идти не надо. Поначалу Клеомброт и другие спартанцы поддерживали план Фемистокла, но теперь и они отказались от преследования Ксеркса.

Давно уж было пора грекам отпраздновать славную победу на море. Среди трофеев оказались три совершенно не поврежденные финикийские триеры. Одну из них втащили наверх, к останкам храма Посейдона. Другую отправили в Истм и освятили в тамошнем храме Посейдона. Третья осталась на Саламине и была принесена в жертву Аяксу-герою. Остатки добычи морских сражений при Саламине и Артемисии были поделены между городами; правда, предварительно с каждого вражеского тарана, как и со всего оружия, была взята десятина. Эта бронза пошла на отливку статуи Аполлона высотой в пятнадцать футов, которая была затем установлена в святилище Дельфийского оракула. Если бы не пророчество о Деревянной стене, Фемистокл, вполне возможно, так и не убедил бы афинян принять морское сражение с персами. Перед отплытием в Истм военачальники объединенного флота устроили голосование: кто заслужил наибольших почестей за победу над персами. Победителей должно было быть двое. Дело сочли столь важным, что жребий бросали на алтаре Посейдона. Каждый счел, что первый приз должен достаться ему, так что победителя голосование не выявило. Но когда стали подсчитывать голоса по второму претенденту, выяснилось, что большинство выбрало Фемистокла. Совершив этот последний ритуал, единые в своей разъединенности, греки поднялись на борт и отправились по домам.