Властный, страстный и отвязный, или...
Шрифт:
– Там и про мясо сказано, - съехидничала она.
– Даже животные перечислены, коих есть можно.
– Теперь там много, что сказано, - в тон ей передразнил я. – И даже про месть, и про то, как нужно обращаться с иноземцами, и как лицемерить, и про многоженство, и про многое-многое другое. Что же теперь, всему следовать? Почему-то святые отцы вашей церкви сами мясо не употребляли. Не говоря уже об Иисусе.
– А вот и неправда! – весело отсекла она.
– Правда, - даже заморгал я. Как-то непривычно было спорить с простым человеком, хоть и полукровкой, на темы, которые я знал наверняка. Доказывать ничего не хотелось,
– Что?!! – раздалось из ящика.
– Да-да, - закивал я головой, пнув ящик ногой, – перережь засранке горло. Хватит за ней лотки выносить! Одна кошка, а сколько какашек! И перережь ей горло так, чтобы с первого раза получилось. Посмотри ей в глаза, впитай её муки и крики, а затем сдери с неё шкуру да кожу.
– Акада, - испуганно мяукала Манька, - ты же не станешь этого делать? Ты же любишь меня!
– Нет, конечно, она не любит тебя!
– вещал я, смотря в расширенные глаза Акады. – Она всего лишь в одном шаге от твоего убийства, Манька. А после тебя - в одном шаге от убийства человека. Что ты на меня вылупилась, Акада? Об этом все древние религии твоего мира говорят: и буддизм, и индуизм, и джайнизм...
– Индуизм и буддизм здесь совершенно ни при чем! – авторитетно заявила Акада. И я сразу вспомнил ее домашнюю библиотеку, состоящую из теософской и эзотерической литературы.
– Люди испокон веков держат скотину и птицу ради этих целей...
– Ты тоже Маньку держишь, чтобы она крыс да мышей гоняла. И Мотю, чтобы он сигнализацией работал.
– Меня ты тоже предложишь на ужин? – подал голос Мотя.
– Пусть на ком-нибудь из вас поучится. Пусть увидит, как коченеет труп, эзотеричка фигова. Как после этого приходится ждать следующей стадии – стадии созревания мяса. После чего нарежь ломтиками и поджарь с приправами, или сделай шашлычок из кошатины. Думаешь, такая пища принесет тебе здоровье и пользу? Ты реально так думаешь? Или полагаешь, что всё, описанное сейчас мной, не происходит с говядиной на скотобойне? Да там во сто раз хуже и страшнее! Если у твоей Маньки и Моти души да мозги имеются, почему бы и корове душу с разумом не иметь?
– Что за гадости ты говоришь?! – замахнулась на меня Акада.
– Только правду, которую ты не хочешь знать! – поймал я ее руку.
– Страшную правду, на которую омерзительные трусы-люди закрывают глаза, ссылаясь на свою нежную душевную организацию! Вы все насквозь больные. И запах от людей – запах смердящей плоти и гниющей души. Ничто не проходит бесследно. Кара всех настигает. От ваших святых, кстати, иной запах исходит.
Акада побледнела.
– Что ты позеленела вся? – сощурился я. – Как и все остальные, даже не задумываешься над тем, что ты ешь. И какой ценой всё это добывается, какие стадии проходит, прежде чем лечь тебе на стол. Вы все рассуждаете о добродетели, о грехах и морали, но о том, что происходит ежедневно за вашими столами – даже боитесь подумать! Открытыми глазами смотрите, да не видите. Знаешь, как раньше веки назывались при открытых очах? Веждами. Догадываешься, что такое «невежды»?
– Вы там, что, Библию изучаете?
– Не только Библию. И не изучаем, а корректируем. И вам, сонным слепцам, отдаем то, что выгодно нам. Поэтому и знаем первоисточники. Пойдем, скоро отплывать.
Акада
– Тогда возьми хотя бы яблоко, - смущаясь еще больше, протянула она мне ярко-красный плод. – Не бойся, не у змея-искусителя купила.
– Хм, давай своё яблоко, Ева... – подколол ее я, потому что сейчас Акада меньше всего походила на Еву. Но, по крайней мере, она хотя бы начала со мной разговаривать.
Капитан шхуны – мужик с накрученными прокуренными усами, цепким взглядом и обветренным лицом – оценил нашу скромную поклажу, взвесил в руке монеты, что я отдал ему, и махнул в сторону каюты.
– Располагайся. По пути помогать будешь. У меня один из матросов загулял, не пришел, так что лишние руки не помешают.
Я согласно кивнул. Выбора-то всё равно не оставалось.
– А это что за хиляк такой? – кивнул он в сторону Акады, голова которой была замотана чалмой, дабы скрыть ее длинные волосы, а лицо измазано сажей. – С тобой путешествует?
– Да, это мой... – призадумался я, окидывая Акаду взглядом со стороны. Версия кровного родства никак не тянула на правду. Братьями мы совсем не могли считаться, даже сводными. Скрепя сердце, я выдал новую, неоговоренную заранее, версию: – Это мой ...приятель.
– Хм, да?
– глумливо крякнул капитан судна. – И насколько приятен этот чумазый «приятель»?
– Я привык к нему.
– Понятно. Тогда держи паренька запертым в каюте. Уж слишком попа у него круглая.
Я выразительно посмотрел на Акаду, дескать, предлагал же другие брюки купить, а ты, дурында, выбрала в обтяжку!
Она виновато опустила взгляд и засеменила следом за мной, тащившим ящик с нашими хвостатыми попутчиками.
Два дня пути... Два дня нескончаемого шторма, когда гигантские волны били нас так, что не оставалось никакой надежды на спасение. Моя спина уже отказывалась сгибаться и разгибаться, она просто одеревенела, и каждое движение давалось чуть ли не со слезами, пронзая тело острой болью, но страх погибели неизменно заставлял подниматься с кушетки и из последних сил вместе со всей командой сражаться с разбушевавшейся стихией.
В трюме была течь, палубу то и дело заливало так, что она превращалась в глубокий бассейн, а небо и море стали совершенно неотличимы друг от друга. Само судно наклонялось под углом 15-20 градусов к поверхности воды, иногда практически ложась на бок, после чего нас мгновенно бросало ввысь, на самый пик волны, или вниз, под нее. И каждый раз, когда хлесткая волна отступала, мы с трудом осознавали, что всё еще живы. Собственно, мыслей в такие моменты не было вообще. Особенно на фоне усталости, на фоне полного обессиливания.
На третий день, когда шторм превзошел сам себя, нашу шхуну просто раздавило очередной волной. Скользя по мокрым доскам, падая, с трудом поднимаясь и захлебываясь в ледяной воде, мне удалось добраться до каюты и открыть дверь. Там я успел лишь схватить ящик с животными одной рукой, а другой рукой вцепиться в перепуганную до смерти Акаду, как нас сразу же выбило из каюты мощным потоком воды. Вокруг всё шумело, уши глохли от грохота волн, грома и треска досок. Шхуна лопнула по всем швам, не выдержав натиск стихии. И когда перед глазами распахнулась древняя бездна... внезапно шторм прекратился.