Влажные Области
Шрифт:
этом. Люди не такие. Они не хотят знать все подробности. Поехали. К двери. Я не
выходила из палаты уже три дня. А мне вообще можно ходить? Ну да, о
нормальной ходьбе и речи быть не может. Но можно ли мне вообще ходить по
коридору как умирающая бабулька? Если я попадусь, то меня могут отправить
обратно в палату. Лучше не спрашивать. Открываю дверь. В коридоре много
людей. Все чем-то заняты. Очевидно, здесь все друг друга знают, они смеются и
передвигают какие-то
работают на случай, если на этаж заглянет шеф. Они не хотят, чтобы заметили,
как они курят в комнате медсестер. Лучше болтать, передвигая что-то в
коридоре. Меня вам не провести. Очень медленно я ковыляю мимо них. Никто не
здоровается со мной. Думаю, я иду так медленно, что в суете они вообще не
замечают меня. В коридоре так же светло, как и у меня в палате. Линолеум
отражает свет от пола. Выглядит как серая вода. Я иду по воде. Это по-любому
действие обезболивающих. Я знаю, как пройти к лифту. Через несколько дней
уже знаешь это. План побега. Я всё время лежу с болями в палате, но совершенно
точно знаю дорогу, не осознавая этого. От двери налево. Весь коридор завешан
ужасными картинами с Иисусом. Их повесили медсестры, чтобы понравиться
своим родителям. Они же все равно рано или поздно попадут сюда – родители.
Проктологическое отделение. Онтология. Паллиатив. Что-то из этого будет точно.
Если они не будут ухаживать за ними дома, что я считаю лучшим вариантом. Я
иду, сильно наклонившись, и держусь за живот, так как в такой позе я не достаю
до задницы. Она болит. Я у стеклянной двери, которая ведет к лестнице. Мне
надо сильно, как Робин, нажать на кнопку, и огромная стеклянная дверь
полуавтоматически открывается. Я стою, не прохожу. Я не взяла деньги. Блин.
Придется возвращаться. И на обратном пути меня никто не замечает. Наверное,
мне можно медленно ходить. Мне можно и самой обрабатывать свою рану. Это же
самое негигиеничное место из всех, которое Робин только может себе
представить. Палата 218. Моя. Открываю дверь и захожу. Снова тишина. Из-за
своей идиотской забывчивости я зря потратила много энергии. Я заглядываю в
ящик своего металлического стола. Там лежит немного денег. Должно быть,
мама положила, когда я спала. Или она говорила мне об этом? Или мне это
приснилось? Что за память? Во всяком случае, деньги у меня есть. По дороге я
держу их в руке. Простыней с карманами еще не придумали. Задница привыкает к
движению ног. По сравнению с первой попыткой я иду немного быстрее. Это
точно из-за того, что постепенно начинает действовать таблетка. Всю дорогу я
пялюсь в пол. Посмотрим, докуда я дойду, и никто не спросит у
внешнем виде. Я нажимаю на кнопку. Дверь открывается, и на этот раз я прохожу
через нее. Лестница как новый мир. Здесь смешиваются различные болезни. Тут
ходят не только пациенты с больной задницей и медсестры проктологического
отделения. Старая женщина с воронкой на носу проходит мимо меня. Шланги из
носа заканчиваются в сумочке, прикрепленной к ходункам.
Наверно, у нее болит что-то в голове, это не из области проктологии. Хоть
какое-то разнообразие. Она заплела красивые седые волосы в длинную косу и
несколько раз обмотала ее вокруг головы. На ней красивый халат. Черный с
огромными розовыми астрами. И красивые тапочки. Из черного бархата. Через
тапочки заметна шишка на стопе. Это ганглий на большом пальце ноги. Он растет
в бок, возвышаясь над остальными пальцами. И поэтому он давит на суставы
пальцев ног, и они выпирают. Пока он не окажется далеко от ноги. Таким
образом, шишка обладает разрушающей силой. Со временем она порвет всю
обувь. И эти черные бархатные тапочки скоро тоже порвутся из-за этого. Теперь
пальцы, как зубы в челюсти, которые толкаются, вытесняют друг друга и
становятся кривыми. Но в этой борьбе побеждает большой палец. Я это знаю. У
меня тоже есть шишка на стопе. У нас в семье она есть у всех. И со стороны отца,
и со стороны матери. В принципе, очень плохие гены, если посмотреть на
ситуацию в общем и целом. Так как большой палец хочет быть на месте
маленьких пальцев, их надо постепенно удалять. У моего дяди, бабушки, моей
мамы почти не осталось пальцев. И так будет продолжаться до тех пор, пока их
ноги не будут похожи на копыта черта.
Я снова хочу думать о чем-то прекрасном и ищу еще что-нибудь,
заканчивая разглядывать бабушку.
Да, даже вены у нее на ногах красивые. Раньше такие рисунки из вен я
назвала бы расширением вен. Но я как-то спросила. Они называются варикозом.
Всё в ней красиво. Кроме шишки и шлангов. Но шланги скоро уберут. Надеюсь,
она не умрет с ними.
Я вызываю лифт и держу кулачки за симпатичную старушку, и здороваюсь с
ней очень громко.
На случай, если она плохо слышит. Старые люди часто пугаются, если с
ними кто-то начинает разговаривать. Они уже привыкли быть невидимками для
других. Но очень рады, если кто-то их все-таки заметил.
Лифт приехал сверху.
Я могу определить это по красной стрелке. Насколько я помню со времен
моей стерилизации, кафетерий находится на нулевом этаже.
Двери лифта раскрываются посередине с громким скрипом и приглашают