Вложения Второго Порядка
Шрифт:
Но пусть их.
Проехали.
Тем более какой с них несчастных спрос, если рядом справная и солидная неоновая вывеска, изувеченная всего лишь единственной куртуазной поломкой, позволившей вытечь инертному газу из нужной буквы, приглашает в загадочный и манящий небывалыми наслаждениями
МИР ЕБЕЛИ.
Увы, окружающее никак не вдохновляло, а тут ещё - по пути следования взгляд, как на мину нарвался на показывающий куда-то в сторону безапелляционно указующий перст-стрелка, с очень, надо сказать, характерный для наших национальных традиций подписью:
РАЗБОРКА
Вырванный
Притормозили у светофора.
– - Послушай, а почему улица так смешно называется - Странных Событий, спросил Зотов у молчаливого водителя.
– - Почему? Да потому что во время путча наш тогдашний предоблисполкома не поддержал ГКЧП; он демократом натуральным был, то есть по природе своей правильным - мама с папой таким, видать, воспитали... в детстве. Кстати, потом его те, для кого демократия стала бизнесом, сожрали с потрохами. Шакальё блатное! Ну, а тогда, в том августе, слух по народу прошёл, что командующий военным округом направил танки, чтоб власть в области оприходовать и что, дескать, они уже катят по улицам... уже чуть ли не по Пятьдесят Восьмой Советской - тогда она так называлась. Вот. Ну наши доморощенные демократы собрались на защиту "серого" дома...
– - Сто мучеников за демократию.
– - Да каких там сто! Их человек сорок всего-то набралось, даже круговой обороны не получилось... Правда, штакетник поломали и наорались от души... А когда вернулись их лазутчики-разведчики, то огорчили: нет никаких танков и нет никаких маршевых рот. Испарились странным образом. Так и назвали: улица Странных Событий, хотя сперва хотели в Пятьдесят Восьмую Антисоветскую переименовать, но потом вот так.
– - А почему, интересно, не Августовских Событий?
– - А суть же не в том, что дело было в августе, а в том, что было странно.
– - Логично.
Водителю надоело болтать (хоть и заплатили ему пятихатку, но лясы точить не нанимался), и он включил приёмник.
Сзади, из колонок, послышались, как на последние аккорды энергичной мелодии запрыгнул игривый тенорок диджея:
– - Вы по-прежнему находитесь на волне радиостанции Достоевский Фэ Эм и с вами я, ваш Диджей Радион. А у нас, тем временем, звоночек в студию. Алло, я слушаю. Говорите.
– - Алло, это вы со мной...
– - Да-да, говорите, вы в эфире
– - А... Здравствуйте, Радион.
– - Привет. Как вас зовут?
– - Зовут? А... Петя...Петя... нет... Алексей меня зовут.
– - И что вы, Петя-Петя-Алексей хотели бы послушать? Или хотите передать привет?
– - А... я спросить...
– - Спросить? Пожалуйста! Я вас слушаю. Говорите.
– - А... это... Вам не кажется, Радион, что та песня, которую вы нам прослушали... ну, которую, в смысле, мы...а... прокрутили сейчас... до этого... ну... это... плевок в вечность. Вот!
– - Однако! А что, по-вашему, Петя-Петя-Алексей есть такое вечность, что в это самое плюнуть-то нельзя. Может быть, вы думаете, что это тазик с компотом?
И зазвучал речитатив нестройных мальчишечьих голосов под изнасилованную компьютером старинную мелодию:
Что такое вечность - это банька,
Вечность - это банька с пауками.
Ё-Ё!
Если эту... та-ту! та-ту! баньку,
Позабудет Манька,
Что же будет род иной динамить.
Ё-Ё!
– - Прибыли, - вдруг, зарулив в какой-то двор, объявил водитель, как раз, когда радиоволна, перескочив джингл, ушла на рекламу.
– - И, слава Богу, - обрадовался Зотов.
– - Ждать?
– - Забудь про деньги, девушка дзёро.
– - Что?
– - Не надо. Ждать не надо.
– - Ну, я поехал?
– - Будь осторожен, друг, на трассах худо.
– - Ещё бы.
– - И знаешь что...
– - Что?
– - Ешь колбасу, всё остальное - радио.
30.
Адекватный мужчина в предложенных обстоятельствах - это Зотов в засаде за роскошно-корявым доминошным столом во дворе облупленной пятиэтажки. Свой среди среды, но чужой среди населяющих эту среду персонажей.
Материя в обозреваемой панораме обнаруживала себя неструктурированной, а нравы тех, кому дана была она в ощущение, отталкивали обнажённой суровостью, притягивая при этом неизлечимой простотой, доведённой на практике до алгоритмной скелетности.
Заниматься украшением незамысловатой картинки блудливыми ассоциациями Зотову было лениво - просто зырил, как народ оживлял декорации лишённой тайных смыслов обыденности.
А народ у первого подъезда занимался привычным делом: долбил добротно уложенный асфальт, сковыривал наст и сваривал ржавь безнадёжных труб струёй карбидовой вони.
А ещё народ, в лице репрезентативного своего представителя - обветренного работяги в старых джинсах с чебурашкой на жопе и линялой рубашке в линейку-надпись "миллион пудов кубанского риса - Родине", застёгнутой под кадык на все пуговицы из обсосанного перламутра, шёл со стороны гаражей с ведром, из которого торчали три литра солёных огурцов, обложенных морковью и свеклой, чтоб банка не гуляла об борта.
"Домой идёт, - зацепился за него Зотов, - сейчас мазуту отмоет, пяток котлет в себя забросит, двести накатит под наблюдаемые огурчики, дочку-соплюшку в макушку, сыну - пендаль за фофан по черчению, и на диван, и в ящик, и уснёт под Миткову, жена растолкает - застелит, а когда сама сподобится, он её аккуратненько, но душевно - ходи сюда, и снова на бок, и без снов, и до будильника... Вот оно - счастье!"
Мужик неизбывной походкой отработавшего гегемона подошёл к подъезду и вдруг заорал лавиноопасно: