Вложения Второго Порядка

Сердюк Андрей

– - Обычные дела...

– - А можно, - поконкретней?

– - Смотри, какой конкретный мужчинка... И знать всё хочет...

– - Хочу всё знать.

– - А если не скажу?

– - ...

– - Да ладно уж... Не дуйся... Слушай, Зотов... только из уважения к твоим сединам... Моя Иринка - владелец, как ты уже конечно понял, банка... небольшого успешного банка, которому благодаря умной кредитной политике, - а Иришка умница, что там и говорить, - удалось устоять после дефолта. А сейчас этот банк, который Ирина с мужем с нуля

подняли...

– - С мужем?

– - С Лёней, он погиб. В авиакатастрофе. Несколько лет назад рейс на Москву упал под Городом... Никто не выжил...

– - Да, я слышал...

– - Ирина с той поры никогда не летает. Всё поездом. У нас тут вообще небо плохо самолёты держит... один за другим... уже два поколения журналистов на освещении авиакатастроф взращено...ну, да ладно. Для Ирины этот банк... для неё ничего кроме этого банка не существует. Понимаешь, для неё банк - это как памятник Лёне... вбила себе в голову... просто одержимая какая-то стала... не знаю...

– - И что случилось?

– - Сейчас её банк хочет одна гадина к рукам прибрать.

– - Кто?

– - Подружка нашего выдающегося губернатора, Людмила Пайкина. Но это формально, конечно. За ней, реально, кто-то или что-то, наверняка, ещё стоит... И губернатор... А у Ирины на Золотникова, понимаешь, что-то есть. Компр какой-то... где-то его не здесь хранила, берегла на крайний случай. За ним и ездила, чтоб отбиться, и с ним тебя - мур-мур-мур - привезла.

– - И кто-то её сдал.

– - Ты думаешь?

– - Уверен, кто-то свой... и с потрохами. Её уже ждали и встречали...

– - Вот гады!

– - Что ещё расскажешь?

– - Да что я знаю? Ирина со мной не делится, она, как партизан - всё в себе держит.

– - Ну, ты же журналист...

– - Я - всего лишь критик, а не репортёр криминальных хроник! Кстати, кстати, кстати... сведу я тебе завтра с одним своим знакомцем, вот он то нам всё и нарисует в лучшем виде... покровы с тайн сорвёт рукой умелой... но это только завтра, только завтра.

– - Уже сегодня, - заметил Зотов.

И пошёл в сторону кровати, но вдруг вскрикнул, наступив голой пяткой на что-то острое; наклонился и поднял с ковра заколку для мужского галстука.

Она была сделана из металла, как пишут в протоколах, жёлтого цвета, и была выполнена в виде изящной миниатюры, которая изображала схватку двух животных: тупорылый лев с короткими крыльями и русалочьим хвостом вцепился намертво в холку заваленной им в противоестественную позу лошади.

И золото скифов...

И их же сюжеты...

– - Я представляю, что ты сейчас подумал, но я не такая, - сразу стала оправдываться Белла.

– - Знаешь, что я подумал? Я подумал, что производная от вещи бесполезной может быть весьма функциональна. Взять, допустим, галстук - деталь крайне не нужная, то есть даже не нужная абсолютно, а вот заколка для него - уже другое дело, она уже имеет практический смысл: прицепил, и галстук

не елозит по салату. Во как! Так, наверное, и моя никому в общем-то не нужная жизнь... вещь в сущности пустая, хотя и пёстрая, но... но вот так вот подумаешь, а что если служит она основанием для производства от неё чего-то пусть маленького, но такого важного для выполнения Божественного Плана... вот... из этого исходя, становится понятным почему не имеем право мы прерывать свою жизнь самостоятельно... под страхом быть закопанным в землю за кладбищенской оградой... и, что еще важней, - под страхом лишиться права на жизнь вечную...

Он осторожно положил заколку, находка которой привела его к столь спасительным выводам, на стол и с разбега по-молодецки прыгнул на кровать, где, зарывшись в холобайбер, начал, что-то там ещё, правда, бормоча, стремительно засыпать:

– - Знаю, знаю: я - мужчина... да ложись ты... ложись рядом... тихо, наш мир на волоске... залазь под крыло... но только, пожалуйста, я тебя прошу, не смотри в глаза... там дорога... дорога ... и я - зверь на дороге... и моё дыхание - это дыхание зверя... и это - ярость... это - гон и запах... это - жажда обладать...и это, действительно, - страсть..

– - Любовь?
– прошептала женщина.

– - Нет, нет - страсть... страсть - это когда не до гигиены... любовь - другое ... люболь... дорога... и устал... устал бежать... спать хочу... хочу... спать...

И Зотов как-то удивительно быстро уснул.

Так засыпают люди, которые устали смертельно и совесть которых, к тому же, чиста.

Белла прилегла рядом и долго рассматривала его лицо. Неподвижно и почти не дыша, только один раз, когда Зотов во сне застонал, она побаюкала его - чи-чи-чи - за плечо. А потом... а потом и сама уснула.

И снилось ей, как всегда, что она никакая ни Белла, а спящая бабочка. Бабочка, которой снится, что не бабочка она, а Белла, - та самая Белла, что видит себя во сне спящей бабочкой... И было не ясно: Белла она или бабочка...

Но обе они спали...

33.

Бар Дома Журналиста, в общем-то, ничем таким не отличался от бара любого другого заведения - какого-нибудь Дома Не Журналиста или, скажем, Не Дома Журналиста. Ничего специфического.

В полумраке зала было не людно и хорошо пахло кабуллетскими кофейнями.

Белла махнула кому-то рукой и уверено потянула Зотова к одному из столиков, за которым располагался в глубоком одиночестве, а точнее сказать, в уединении, кучерявый брюнет лет тридцати восьми - сорока. Его кудри уже были тронуты сединой, а по смуглому бородатому лицу, в рамке ласкового ленинского прищура, блуждала добрая, но лукавая усмешка, которой голливудские режиссёры любят наделять латентных маньяков.

Товарищ журналист тянул с утра тёплое шампанское.

"Шипение шампанского - шёпоты шаманские", - тут же сложилось в голове у Зотова и отлегло в запасники.