Вляп
Шрифт:
Ждать пришлось долго. Волнение и дрожание как-то ушли. Зато появился какой-то кураж бесшабашный: "ну ты только приди, миленький, я уж тебя в ручки-то возьму". Темнеть начало, когда заявился. Мрачный, насупленный. Я как его увидел - аж сердце схватило. Милый, суженный, единственный... А за ним в след - Корней в избу. Ну коль так... Служанки мои Корнея в первой комнате отсекли, Хотеней ко мне во вторую прошёл, я у стола стою - он ко мне не подошёл - сел в стороне на лавку. Смотрит в пол:
– - Ишь ты, сразу не узнал. В платке-то. Ну как поживаешь, малёк?
Ё-моё, у меня же до сих пор даже имени собственного здесь нет. Ладно. Хмыкаю, плечиком пожимаю, головкой поматываю. Пантомимически изображаю общую удовлетворённость и благодарность. За все.
– -
А, я же его собственность, для боярыньского подворья человек чужой. Могут и в корме урезать.
Снова общее выражение приемлемости, благополучности и за все благодарности. Плечиком так, руки на груди сложить ладошками вместе. Спасибо, благодарствуем, голодными не сидим.
Ну почему я такой плоский! Было бы у меня тут что-нибудь... выпуклое -- и заколыхать можно было бы, и ткань на груди чуть обтянуть. Чтобы господин мой на сосочки внимание обратил-порадовался.
Дурак! Был бы я девкой со всеми этими... выступами -- хозяин на меня и не глянул бы. Или как ту, наложницу свою -- мозги по опочивальне вразлёт.
– - Ладно, пойду я. Дела, малёк. Времени нет попусту разговоры разговаривать.
Ах вот как! Со мною, значит, пустые разговоры! А он уже подниматься собирается. Сейчас уйдёт и все, и более случая не будет!
Я к нему в два шага, на плечи надавил, меж колен его втиснулся, за руку схватил. Он аж оторопел малость. От такой холопской дерзости. А я ладонь его ухватил, под край накидки на чулочек прижал и вверх тяну. Себе на голое бедро под одеждой. Он как кожу мою под ладонью почувствовал - сердится передумал. А я тяну его ладонь выше, дальше, за спину. Отпустил только когда он ягодицу мою в кулак сжал. Тут я ему обе руки на плечи, а он и вторую свою ладошку назад. На мой. Сначала вроде поглаживал. А потом мять начал, жмёт все сильнее. А то одной рукой жмёт ягодицу, а другой пальцами во все места. О-о-х! Меня, конечно, Юлька растягивала. Ой-ей! Но не на три ж его железных пальца сразу! А он ко мне сзади в промежность лезет. Да нет там ничего. Даже волосиков. Ну проверяй. Пришлось колени в стороны. Вот он я, господине, весь во власти и воле твоей. Я зачем к нему пришёл - опять целку-недотрогу строить? А его разбирает по-помаленьку. Зрачки расширились. Дыхание изменилось. Так-то мой миленький, никуда ты от меня не денешься. Хоть с Корнеем, хоть еще с тридцатью наложниками. Я тебе люб. И ты будешь мой. Держись-держись крепче, мни, крути - запоминай. Тут он меня к себе спиной развернул. Неудобно. То я на него смотрю и сам завожусь. А так... вон стол со складнем моим учебным. Мы тут с Юлькой сегодня русским языком занимались... Ух ты как он ухватил-то. Больно. Но ничего, потерпим. А стоять так неудобно. Надо будет его в следующий раз за стол усаживать. Влезть к нему на колени и потом на стол опираться. А то так - неустойчиво. Так, а где у него вторая рука? О, да он, никак, кушак развязывать собрался. Ишь как его. "Забрало Фоку и с переду, и сбоку". Ага, кушак одной рукой не развяжешь, потом кафтан расстегнуть, потом на рубахе опояску, потом на штанах, потом подштанники... трудись миленький, старайся. Вот оно - "око видит а... а зуб не неймёт". Пока ты до своего "зуба" доберёшься...
Тут из соседней комнаты появилась Юлька. С подсвечником. Дескать - темнеет. А за ней сходу сунулся Корней. Разглядел, ресницами своими белесыми хлоп-хлоп:
– - Господине... А как же?... Дык ехать надо. Ждут нас.
А я через плечо на Хотенея глянул. Сначала глазки опущены, а потом ресницы вверх, прямо в очи будто выстрел прямой, ... и снова опущены. Ох как ему это нравится. Однако:
– - И правда, ехать надо. Ну, стало быть, до следующего раза.
Сказал, а самому не оторваться. Мягче стал мять-то, успокаивается. По спинке погладил и отпустил. Я в сторонку, глаз не поднимаю, пончо на место упало, вроде вся одежда в порядке, - девочка-гимназисточка... Улыбочка лёгкая на лице. Типа загадочной джиокондовской. Только стервозности самую малость больше. Они вышли, прислужницы их проводили
– - Ну, что было, как. Говори!
А меня трясёт. От всего. От рук его, от страстей, от ощущения победы, от... Я Юльку за руку хвать, брюхом её - на стол, подол - на голову, носком между колен стукнул и засадил... На всю глубину. От всей полноты чувств... Ох, как хорошо... Фатима только ко мне сунулась - я на неё рыкнул - она вон выскочила. Юлька там что-то вякнула - кулаком по горбу. Затихла. Ну я её и драл...
Когда отпустил - вроде полегчало. В голове еще звон кое-какой. Но - хорошо. Вот так. С помощью беленькой попки, густых ресниц и пары отсутствующих в нужном нижнем месте лоскутов... И все. Я здесь хозяин. То-то мои прислужницы только полушёпотом. Что училки-мастерилки, сомневались во мне? Теперь на задних лапках бегать будете. А там Хотеней к себе на подворье заберёт. И мы с ним вместе будем. А все вокруг нас - под нами.
А здорово, что так просто мужиками управлять. Тут подставил, там наклонился, здесь глянул. Ну потерпеть маленько. Какой кайф. От власти. От власти над здоровым, сильным, богатым, красивым, умным мужиком. И вот я, сопливый мальчишка, холоп ни на что не годный, могу своим хозяином управлять... А то ли еще будет.
Как-то проскочила мысль: так это и тобой так же управляли? А ты-то думал... Но настроения мне ничего не могло испортить. Кроме Степаниды свет Слудовны. У меня хватило ума при ее появлении вскочить с постели, на которой я валялся, и принять более-менее почтительную позу. Боярыня глянула на мою расплывающуюся в довольной улыбке физиономию. Ограничилась многозначительным "ну-ну". И приступила к допросу моих прислужниц. Оказывается, я пропустил кучу интересных деталей. Как Корней, уже в сенях, стал господину выговаривать ("вот хамье холопское"), а Хотеней велел ему заткнуться ("плёткой надо было сразу, чтоб и мыслей таких не было"). Что Хотеней успел увидеть на столе мой складень - четыре скреплённых дощечки с углублениями, залитыми воском - на котором я тренировался в правописании. И оценил, что я не "просто так", а грамоте учусь.
О чем мои дамы дружно умолчали, так это о моих экзерцисах с Юлькой после. Хотя, подозреваю, Степанида и так все поняла - запах у нас стоял... Резюме выглядело так:
– - Завтра на прогулку. Тепло. Пора показать.
Вот говорю я слова эти, и записывает за мной одна. И краснеет аки цветочек аленький. А мне воспоминается сколько хул разных на меня за сие сложено было. Я-де живу лишь срамотой и непотребство, козлом похотливым называли. А сколь много сказок, брехни всякой о силе моей мужской по Руси ходит. Было дело - один в глаза мне кричал, что я-де Русь удом своим собрал, да на него же и насадил, да и вертеться заставил. Срамить хотел, дурак. Нешто лучше как Добрыня с Путятой новогородцев в веру христову собирали - огнём да мечом? Да и уд - не кол берёзовый. С кола хоть кого снять - только в могилу класть. И еще скажу - коли дан человеку от бога талант, хоть бы какой, то и надлежит его к благому делу использовать. Ибо ежели нынешние дары божие с пользой не применить, то стоит ли иных, новых от него ждать?
Глава 20
И вот меня выводят. На волю. Я посчитал: я здесь месяца четыре, а небо видел в первый день, когда передо мной голова отрубленная катилась, и три дня пока до Киева добирались. А здесь уже весна, запахи весенние. Как хорошо на воле! В избе постоянно ладан, свечи сальные - восковые-то дороги, только для церквей да боярских теремов. Ещё всякие притирания да снадобья, печка кислород выжигает. А тут..., а небо... Все-таки, что у раба, что у зека - небо по дозволению. А тут слышно, что птицы поют, телеги за заборами гремят, собаки лают... Сколько всего интересного, увлекательного...
– жизнь живая. И всего-то делов - дал Хотенею за попку подержаться.