Влюбись в меня под музыку

Майрон Тори

– Я тебя услышал, Мили, – нежно целую большой пальчик, затем указательный и средний, удерживая девчонку на привязи хитрого взгляда.

– И что ты услышал?

– Что с тобой нельзя вести себя таким непристойным образом, – одариваю коротким касанием безымянный палец и мизинец, на миг погружая в рот одну фалангу, а после ухмыляюсь. – Но зато тебе со мной только так вести себя и нужно.

Мили тихо охает, когда я возвращаю её ладонь на свою грудь, но не оставляю невинно покоиться там, а спускаю её ниже и ниже, словно раскалённой кистью весь торс себе

обжигая. Смотрим друг другу в глаза. Не разрываем немое состязание. Тяжёлые дыхания тоже ввязываются в бойню. Воздух во влажном пространстве трещит, запуская по венам смачную дозу экстаза.

– Марк, – с нотками паники в голосе произносит Мили.

Она вконец осознаёт, куда именно я веду её маленькую ладошку. Пытается вырвать руку из моей хватки, но безуспешно. Я держу крепко, возможно, даже причиняю боль. Но по*уй. Не отпущу. Пусть рыпается, сколько хочет. И ударить больше не получится. Попытку залепить мне по другой щеке я улавливаю и быстро пресекаю, захватывая в плен и второе запястье тоже.

– Марк, остановись, – скулит милашка, лихорадочно выискивая в моём лице намёк на отступление. Наивная.

– Нет. Это ты лучше расслабься. Сама же об этом мечтала, не отрицай.

И надо же: Мили не отрицает. Умничка. Вообще больше не говорит и слова. Ещё один плюс. А когда она, как и полагается послушной девочке, расслабляется, переставая вырываться, я нарадоваться не могу.

Ещё пара секунд, наши руки на десять сантиметров ниже, и мы добираемся до резинки моих шортов. Огонь. От одной лишь мысли, что Мили сейчас мне подрочит, член дергается и твердеет ещё больше. Кожу окатывает жаром в разы хлеще, чем это происходило в бане.

– Не бойся и обхвати его, – твёрдо высекаю, вынуждая и без того огромные глаза девчонки стать ещё больше. Запускаю руку милашки в шорты и стискиваю челюсти до скрежета. – Бля, Мили, – громко сглатываю и от кайфа непроизвольно прикрываю глаза, пока ладонь Мили застывает на мне на несколько обалденно-горячих секунд.

Я пользуюсь ими, чтобы свыкнуться с неадекватно острыми ощущениями, а взволнованный ангел – чтобы побороть пунцовое смущение, наверное. Не знаю. Ни черта сейчас сообразить не получается. А стоит девчонке отмереть и задвигать рукой, то всё… мозги всмятку, сердцебиение по максимуму, а мой член в нирване.

– Тебе нравится? – робко спрашивает Мили, несколько раз проводя вверх-вниз по всей длине члена.

– Очень, – столкнув нас лбами, с хриплым стоном выдыхаю я, хотя это слово совершенно не описывает степень моего удовольствия.

– А так? – она сильнее сжимает ладонь и ускоряет движения.

– Да, – больше я уже выдавить ничего не способен. Дальше следуют только мои сдавленные стоны. С каждым вдохом они становятся несдержаннее и громче, дыхание – чаще и труднее. Мысли путаются, исчезают, напряжение в паху достигает апогея.

Ещё несколько секунд, несколько движений, и я кончу. Вот так быстро. Как малолетка. Меньше, чем за минуту. Обалдеть просто!

И в следующий миг я натуральным образом обалдеваю. Так, как никогда в жизни этого не делал.

Но отнюдь не от улётного кайфа, как вы могли подумать, а от простреливающей всё тело боли. Аж глаза из орбит выкатываются, а вместо стона из моего горла вылетает вой. Сдавленный. Протяжный. Жалобный. Как у раненого животного.

– Думаю, так тебе тоже должно нравиться, – цедит невинный «ангелочек», со всей силы сдавливая мои яйца в ладони.

Я ничего сказать не могу, подвигаться – тоже. Агония охватывает не только всю область паха, но и все конечности.

– Я же сказала: со мной так нельзя, Эндрюз! Я не такая, как все твои девушки.

Да уж, конечно, не такая. Вообще без базара. Так мои яйца ещё никто не обижал.

– Но, наверное, тебе нужно остыть, чтобы до тебя наконец дошёл смысл моих слов, – выдаёт она не столько со злостью, сколько с порицанием, будто строгая мамашка, отчитывающая непослушного сына. Только вот методами воспитания Мили совсем не мамскими пользуется.

Напоследок ещё сильнее сдавив моих бедолаг, Мили наконец дарует им свободу. Пользуясь моментом моих мучений, сильно толкает меня в грудь и врубает душ, обрушая на мою голову ледяной шквал воды.

Начинаю выть и материться не только от адской боли, но теперь ещё и от холода, и реально, словно подстреленный лось, заваливаюсь боком на стену и скатываюсь по ней, наблюдая, как дохлая сучка со всех ног улепётывает из предбанника.

Злюсь ли я?

А вы как думаете?

Я, сука, в гневе! И это слабо сказано. Ещё никто никогда меня так не обламывал и не удивлял, отчего, помимо злости, я испытываю, удовлетворение. По истечению первой самой адовой минуты боли оно поднимается к горлу и вырывается наружу в виде смеха. Громкого, раскатистого, отскакивающего эхом от кафельной плитки на стенах.

Да-да. Я валяюсь на мокром полу, прижимаю ладонь к пострадавшим яйцам и ржу во весь голос. Та ещё картина. Но как есть, так есть.

Кто бы мог подумать, что такой внешне невинный божий одуванчик способен постоять за свою честь таким жестоким способом. Я уже молчу о том, что дрочила Мили если не на пятёрку, то на четвёрку с плюсом точно. Как будто для неё это было далеко не в первый раз. И это наводит меня на мысль, что я мог ошибаться насчёт её неопытности. Эта девчонка не такая невинная, какой показалась мне на первый взгляд. И это всё меняет. Кардинально.

Придя в себя от боли и уняв смех, я поднимаюсь на ноги и выхожу из предбанника как раз в тот момент, когда туда порываются войти Коул и Джаред. Они впиваются в моё лицо взглядами и спустя пару секунд одновременно разражаются хохотом.

– Что ржёте, придурки? – недоумённо хмурюсь, а когда поворачиваюсь к зеркалу, на левой щеке замечаю насыщенный красный отпечаток Милиной ладони.

Пи*дец обхохотаться можно. Знали бы парни, какого цвета у меня яйца, точно от смеха подохли бы.

– Я же говорил, что с ней Марку ничего не светит. С тебя сотка, Коул, – сквозь хохот выдавливает Джаред, ощутимо выбешивая меня.