Влюбиться on-line (сборник)
Шрифт:
Ничего себе — «не очень приятно»! Да он умирает сейчас перед ней. Реально умирает! И к слову «приятно» это не имеет ни малейшего отношения. Больно, страшно, ужасно! Ужасающе больно и очень страшно! А она — «не очень приятно»!
Андрей вдруг сломался. Сник, словно потеряв интерес к разговору.
— Ладно, Оксан! Пойду я.
Она молчала. А что тут скажешь? Потянулась было к нему… Дотронуться? Утешить?
Он отодвинулся.
— Пойду, — безнадежно повторил Андрей. С трудом поднялся. С тоской оглядел Оксанину кухню, которую обожал. Все ему здесь нравилось: и обилие цветов на подоконнике, и белоснежные занавески, и мягкий свет низко свисающего абажура. Ярко-оранжевый чайник… Он подарил. А она потом всегда покупала салфетки под свет: то
Он и чашки хотел купить яркие, разноцветные… Зеленые, желтые, красные… А она — нет. Пусть лучше хороший сервиз будет. Однотонный, богатый, дорогой. Яркости хватает от чайника.
Конфеты в вазочке, фрукты на блюде…
Тоска заполонила его всего. Если бы можно было взвесить на каких-нибудь волшебных весах, когда он больше переживал: в момент сознания болезни жены? Или во время тревожного ожидания дочери? Или сейчас, в эту самую минуту? Весы перевесили бы на моменте «сейчас».
Тоска была всепоглощающая, глубинная, вселенская. Ему реально казалось, что он умер… Оболочка телесная осталась, а самого его нет. Такая пустота внутри, чернота, пропасть!
Он медленно повернулся, пошарил в кармане в поисках ключей, бросил их на полку в прихожей. Мельком взглянул в зеркало. Не узнал себя в жалком седом старике. В глазах старика плескалось горе… Этот старик — кто он? Если и Андрей, то какой-то другой. Настоящий Андрей всю жизнь только и делал, что балагурил, шутил, веселился. Жил легко, припеваючи… Доигрался.
Он мягко прикрыл за собой дверь, тихо спустился по лестнице.
И только выходя из подъезда, с такой силой грохнул дверью, что лампочка под козырьком затряслась мелкой дрожью и вдребезги разбилась за его спиной…
А еще он с остервенением пнул ногой скамейку. И саданул по урне. Потом врезал ни в чем не повинному дереву во дворе, сбив руку не просто в кровь, а в какое-то жуткое месиво… Наконец он сел на корточки под это дерево и как ребенок горько заплакал.
Жанна полюбила гулять по местному двору. Вообще после появления Максима она многое пересмотрела в своей теперешней жизни. Максим дал ей надежду, и надежда эта настолько изменила ее, что Жанна в ожидании лучших времен буквально светилась. Она думала: что ж, раз уж я попала в такую ситуацию, то сколько можно мучиться и страдать? Не лучше ли найти хоть какие-то плюсы, извлечь пусть малую, но пользу из вынужденного заточения? И переоценила свою жизнь. Вот, к примеру, массаж, забота о теле, о красоте лица — разве это не плюс? Разве уделяла она себе столько времени и внимания дома? Да нет, конечно! Фигурой вообще никогда не занималась. А здесь аэробика, бассейн, здоровое питание! Вот эти прогулки опять же. Почему нет? Что она все свое свободное время стоит в тоске у окна? Не лучше ли пройтись, подышать, подвигаться?
Дома Жанна тоже не очень-то гуляла. На работу на метро, с работы — на метро.
Дом… Слово это — такое короткое, но настолько емкое… Когда начинаешь задумываться, а что есть твой дом, то однозначно и не ответишь. Только квартира? Или вся девятиэтажка? Или подъезд? А может, двор? Нет, скорее всего даже улица. Или все же город? Наверное, город — это уже понятие родины, а не дома. Или все-таки дома?
Жанна вспоминала в основном квартиру. А в ней родителей, и непременно двоих. Не на даче, не у бабы Саши в деревне и даже не у подъезда. А почему-то именно в квартире. Ну что же этот Максим не мог толком поговорить с ними? Ведь мог же и ответное письмо привезти от них. Что с мамой? Как ее здоровье? Вместе ли она с отцом сейчас? Очевидно, вместе, раз Максим с мужчиной разговаривал по телефону. А вдруг это не отец? А какой-то другой мужчина? Ой, ну что ж за неизвестность какая-то бесконечная! Она злилась на Максима, понимая, что неправа. Он и так единственный, кто для нее в этой ситуации что-то сделал. Жанна не знала про других девчонок, но не удивилась бы, если бы оказалось, что из их заведения
И потом: кто ей Максим? Чем ей обязан? Он и так ей такую любезность оказал, а она еще смеет злиться…
Мысль позвонить родителям самой с телефона Максима ей, естественно, приходила в голову. И он безропотно предоставлял ей такую возможность: на, пожалуйста, звони! Но Жанна… робела. Брала телефон, нажимала на кнопки, слушала гудки и… закрывала крышку телефона. Почему-то не хватало сил решиться на разговор… Один раз услышала мамино «але» и расплакалась. Ничего не ответила, не открылась… Не просто оказалось заговорить. Жанна даже удивилась — насколько непросто…
Гуляя по дворику, Жанна с удивлением обнаружила, что ее мысли складываются в ровные строчки. И нанизываясь одна на другую, эти строчки образуют нечто… Неужели стихи? Жанна поразилась этому явлению. Пришла в свою комнату, записала. Получилось очень простое, но, как ей показалось, складное стихотворение:
Родина… Мой двор и шумная береза под окном…Подъем, качели и песочница большая…Я так люблю тебя, мой милый, старый дом…Не представляешь, как я по тебе скучаю…Слова обычные, но в них моя любовь,Моя тоска, и горечь, и надежда,И не дано унять мне эту боль,Пока не встречусь я с тобой, как прежде…Второе стихотворение тоже получилось про родину:
Листья шуршат.Холодает внезапно,Сумерки ранние…Хочется плакать.Редкое солнце.Дождик украдкой.Грустная песня…Хочется плакать.Чашка горячая,Кофе несладкий.Холодно в доме…Хочется плакать.Лужи и ветер.Ветер и слякоть…Осень в России…Как не заплакать?И третье опять про нее.
Россия. Март. И сердце пополам.Казалось бы, наоборот, ликуй!Весна ведь!Но непонятна русская душа.В ней боль и грусть,И снегу долго таять…Пронзительны березы, ярок свет.И черные очки так в марте кстати.Они не только утомленность век —Они тоску в глазах умело спрячут.Ведь только в мартеИ только в РоссииНебо бывает такое синее…Писала и плакала. В редкие минуты общения с девочками читала вслух. Девчонки шмыгали носами, грустили, обнимали Жанну.
Тема родины была запретной в их разговорах. Но стихи — это не разговор. Стихи запретом не являлись.
Для Максима Жанна оставалась загадкой. Он сам себе не мог ответить на вопрос: а зачем он занимается этой девушкой? Чужой, едва знакомой и, в сущности, ненужной ему девушкой? Ну воспользовался он ее услугами, и что? Мало ли таких? Он их через день-два меняет, и ни одна толком не задерживается ни в памяти, ни, боже сохрани, в сердце. Быстро, по-деловому переспал, расплатился, ушел. Какое сердце? При чем здесь сердце?