Влюблённая. Гордая. Одинокая
Шрифт:
– Александра Георгиевна, я признаю свои недостатки.
– Любаша, слабости и несовершенства делают женщину человечнее. Купи бутылочку вина и мороженое, детка. И смотри до рассвета грустные фильмы. Дай-ка вспомнить… Хатико, Титаник, Дневник памяти… – произносит Савская. Я не вижу ее, но почти уверена, что она расслабленно лежит на софе и потягивает кофе из фарфоровой чашки. – Доктор разрешает!
За что я уважаю своего психолога, так это за чуткость. Она чувствует клиента на расстоянии, понимая, что в минуты острого стресса ее нравоучения, мягко говоря,
Пятничный вечер походит на фейерверк. Из кафе и клубов гремит битами музыка, улицы наполняются машинами и людьми, даже огни вывесок и уличное освещение играют более яркими красками, нежели в другой будний день. Люди, как запертые в неволе животные, вырываются на свободу из душных офисов, чтобы забыться в алкогольном дурмане и чужих объятиях.
Моя оранжевая «морковка» резво снуёт между машин по освещенным городским улицам. Я купила ее три месяца назад, воспользовавшись автокредитом. Да, пускай так, но плачу я за тачку сама, как и за съёмную квартиру. Ещё и родителям умудряюсь помогать. С чего Боголюбов взял, что меня кто-то содержит? Савская права – он не стоит моих слез. И я не позволю себя обесценивать.
Паркуюсь возле супермаркета и с чистой совестью исполняю наказ психолога: покупаю килограмм шоколадного мороженого.
Спасибо вам за комментарии! Дальше будет ещё интереснее)
Глава 6.
Любаша.
Ох, права была Александра Георгиевна: Хатико лучший грустный фильм. Я проплакала до трёх ночи над несчастной судьбой осиротевшего пса. Ну ладно, признаюсь: немного над собой. Если быть совсем откровенной – над собственными глупостью и похотью, всякий раз выползающими при виде Боголюбова.
Кто он для меня? Наваждение, неутоленное желание, сердечное стремление, заставляющиеся забыть о других? Я не знаю. Почему нет названия этому чувству, вывернувшему душу наизнанку? Желанию смотреть только в его глаза, чувствовать его губы на губах и слышать красивый, с потрясающей хрипотцой голос?
Чертов Боголюбов! Напрасно Александра Георгиевна утверждала, что все знает о любви. Нельзя заставить полюбить или разлюбить, но можно заставить уважать себя. Свои старомодные и наивные для современного жестокого мира ценности. Мои, черт возьми, ценности, которые я когда-то предала из-за одержимости парнем. И предаю каждый раз при появлении Мира. Он засел занозой в моих снах и мыслях, и единственное, о чем я молю провидение – чтобы он оставил меня в покое…
Зима разгулялась не на шутку: «морковку» замело снегом так, что ее яркий оранжевый цвет с трудом определяется. Отхожу от окна и зябко ёжась, семеню в душ. Быстро сушу волосы и надеваю джинсы и свитерок, связанный в подарок Алиской.
– Прорвёмся, Любаша. – Шепчу несчастной девушке в зеркальном отражении, а в груди неприятно шевелится тоска. Царапает острыми коготками, как запертый зверь, рвёт душу в клочья, воет… Чувствую себя
И я сбегаю от накрывших меня пустоты и беспомощности… Туда, где могу ощутить безусловную любовь и поддержку близких людей, твёрдую почву под ногами, от которой сумею оттолкнуться.
Домой, к маме! В своё место силы и покоя – Снегирево. Дом, где воздух свежее и чище, рассветы розовее, а снег белее.
Завтракаю на ходу и, надев спортивную дутую куртку и угги, торопливо покидаю квартиру.
Скрипучая ледяная дверь подъезда выпускает меня под плачущее мокрым снегом небо. Я топаю к своей заснеженной ласточке, сиротливо стоящей на парковке. Запускаю двигатель и обреченно плюхаюсь на сиденье. Придётся ждать, пока снег на лобовом стекле растает…
– Любаша, почему ты такая бледная? Дочка, ну сколько можно худеть? – кутаясь в пуховую шаль, встречает на пороге мама.
Если бы моя мамуля Вера Николаевна жила в семнадцатом веке, она послужила источником вдохновения самому Питеру Рубенсу. Я унаследовала рыжие волосы и аппетитные формы от мамы. Думаю, понятно, как она отнеслась к моему решению избавиться от «неземной» красоты?
– Привет, мамочка, – целую родительницу в щеку, вдыхая родной запах вперемешку с ароматом жареных котлет. – М-м-м, как вкусно пахнет. А где Алёшка? – озираюсь в поисках младшего брата.
Разуваюсь, вешаю куртку на крючок и следую за мамой на кухню. Она щедро обсыпает котлеты из мясного фарша панировочными сухарями и опускает в кипящее масло.
– Не уедешь, пока не съешь две котлеты, поняла? – вздыхает она. Да, видок у меня жалкий: опухшие веки, тёмные, похожие на чёрные провалы, глаза.
– Скажешь, тоже мне. Я когда-то отказывалась от твоих котлет? – натягиваю улыбку. – Так где Алёшка? И папы не видно. Ушли куда-то?
Мама уменьшает огонь на плите, накрывает котлеты крышкой и поворачивается ко мне. Заплаканная. Черт, надо было додуматься сделать макияж!
– Мамочка, я не худею, что ты! Я хорошо питаюсь, у меня даже мультиварка есть. Честное слово! – испуганно тараторю, обнимая маму.
– Любаша, я не из-за тебя плачу. Хотя…
– Ну мам!
– Алешке срочно нужна операция.
– А как же квота? Вы же давно стоите в очереди?
– Мы сто семнадцатые в очереди, Любаня. Я возила Алёшу в снегиревскую больницу, врач сказал, что времени ждать больше нет. Наш мальчик навсегда может остаться инвалидом. – Мама громко всхлипывает и утирает слёзы кухонным полотенцем.
Алешке одиннадцать лет. В прошлом году мальчишку сбила машина. Одноклассник Алёши Степа Соловьев подстрекнул ребят поехать на велосипедах до консервного завода, расположенного на выезде из Снегирево. Алёша угодил колесом в ямку и потерял управление. Подонок водитель скрылся с места происшествия, оставив ребёнка умирать на дороге.
Открытый оскольчатый перелом бедра, множественные ушибы и сотрясение мозга – печальный итог злосчастной поездки…
– Сколько стоит операция, мам? – Произношу я твёрдо.