Влюбленный холостяк

Хармон Данелла

Люсьен отставил нетронутый стакан, стоя спиной к братьям и напрягая каждый нерв, чтобы не взорваться. Он не покажет им, как сильно они его разозлили. Он мог не сдержаться. Ударить их. Наорать. Сказать грубость.

Лучше уйти, прежде чем он это сделает.

С напряженной спиной, с лицом мрачнее тучи он выдел из комнаты, не произнеся больше ни слова.

Ничего не видя вокруг, Люсьен вышел из дома на бодрящий, сырой зимний ветер. Ему нравилась промозглая погода. Ему нужно было подумать. Выработать какой-то план. О мести он и не помышлял, ему

требовалось только принять какое-нибудь решение. Он побрел к конюшням и подозвав конюха, приказал оседлать Армагеддона. Слуга бросил взгляд на его страшное лицо и побледнев, кинулся выполнять приказ.

Люсьен вышагивал взад-вперед в ожидании, когда подведут жеребца, кровь бурлила у него в жилах. Он слышал, как конь бьет копытами у себя в стойле, затем последовала суматоха, когда черного как вороново крыло арабского скакуна, подаренного бедуином-шейхом во время одного из многочисленных путешествий Люсьена, стали выводить из конюшни. Норовистое животное мотало головой, взбрыкивало и едва не свалило двоих конюхов, которые пытались сдерживать его.

Спустя несколько секунд Люсьен уже галопом мчался от имения.

Оказавшись вдали от чужих глаз, он отдался на волю коня. Конь молнией летел по пастбищам, из-под копыт сыпались камни, разлетались фазаны, два зайца бросились наутек, под прикрытие колючих кустов ежевики. Насыщенный запахами влажной земли зимний ветер бодрил, но ярость Люсьена никак не унималась. Даже этот сумасшедший галоп по продуваемым холодным ветром пустошам не мог ее остудить.

Внезапно Армагеддон задрал голову, прижал уши, и Люсьен понял, что он не один.

Он оглянулся через плечо. Еще один всадник на взмыленном гнедом появился позади и стал быстро приближаться.

Это была Эва.

На мгновение ее вид — разгоряченное ветром лицо, летящие юбки — вся она, гибкая, стройная, красиво сидящая в седле, — заставила его ощутить истому в паху и затаить дыхание. Но только на мгновение. Он слишком зол на нее, чтобы позволить себе восхищаться ее мастерской ездой, безукоризненной посадкой и чувством равновесия. Эва была великолепна — пышные рыжие волосы отброшены назад и ниспадают из-под шляпки, глаза сияют возбуждением от езды. Он натянул поводья, чтобы она смогла его догнать.

— Вам в вашем положении не следует носиться по пустоши, — холодно произнес он, когда она поравнялась с ним.

— Значит, вы в курсе.

— Конечно, в курсе. Мои злорадные родственники не замедлили сообщить мне. — Он повернулся и очень пристально взглянул на нее. — Вам будет приятно узнать, мадам, что во имя сохранения вашей и моей гордости я не стал рассказывать им всю правду.

— О чем, о том, что я делала с вами что хотела? Он устремил холодный взгляд вперед.

— Именно.

— Что ж, Блэкхит, пусть будет так. Но, если мне не изменяет память, вы так же желали обладать мной, как и я вами. Я думала, что вы понимаете это. Не валите с больной головы на здоровую.

— Вы были неосторожны.

— Я была неосторожна? Позвольте напомнить вам, Блэкхит,

чтобы зачать ребенка, нужны два человека.

— Не трудитесь читать мне лекции, мадам. Я сейчас не в том настроении.

— И вы не трудитесь рассказывать мне о подходящих настроениях, — едко парировала она. — Достаточно плохо почувствовать себя беременной, но знать, что отец не кто иной, как вы, — это причиняет мне бесконечную муку.

Он обернулся и испытующе посмотрел на нее, умело сдерживая рвущегося вперед, гарцующего жеребца.

— А вам точно известно, что отец я, мадам?

Она прищурила глаза, которые вспыхнули из-под украшенной перьями шляпки для верховой езды.

— Ненавижу мужчин, — ледяным тоном сказала она. — Вы были первым с тех пор, как умер мой жалкий муж, и, уверяю вас, последним. — Она отвернулась. — Я пустила вас в свою постель лишь для того, чтобы удостовериться, что у меня в руках настоящий эликсир.

— Который, позволю себе напомнить вам, теперь находится на безопасном расстоянии от ваших вероломных когтей и там останется.

— Поскольку он дважды послужил причиной моей опалы, то я в нем больше не нуждаюсь, так что постарайтесь не демонстрировать свое торжество.

— Нет, вы нуждаетесь в нем. А каких же еще тогда мерзких целей ради, мадам, вы были готовы причинить физический ущерб моим братьям и пробирались в мою спальню, чтобы раздобыть его?

— Это вас абсолютно не касается.

— Может быть, и нет. — Его улыбка вызывала озноб. — Но будьте уверены, я это выясню. Между тем я все еще жду, когда вы мне расскажете, как заставили меня в Париже потерять сознание даже без единого удара.

— Я не собираюсь ни с кем делиться своими секретами.

— А-а, значит, вы намерены оставаться таинственной женщиной, не так ли?

— Я намереваюсь оставаться независимой женщиной. А теперь прекратите болтать, Блэкхит. Я… я должна «подумать.

Они продолжали ехать стремя в стремя, из лошадиных ноздрей вырывались клубы пара, их копыта вязли в густой белой грязи, когда тропа начала подниматься в гору между группками кленов и буков. Голые ветви, казалось, доставали до низкого, свинцового неба. Люсьен искоса взглянул на свою спутницу. Лицо разрумянилось, глаза искрятся. Прелестна. Легкая улыбка тронула его губы. Он достаточно — более чем достаточно — хорошо знал женщин, чтобы понимать, что это означает. Он смутил ее. Поразил. Выбил из колеи.

Она хотела его так же сильно, как и он ее.

И как он может не хотеть? Люсьен скользнул взглядом по ее груди, наслаждаясь тем, как красиво она натягивает темно-фиолетовый бархат амазонки. Он подумал, что соски должны быть упругими, их коралловые бутоны изнемогают в ожидании его прикосновений. Что ж, им не придется долго страдать. И ему тоже — поскольку, что уж притворяться, он давно желал ее. Ему ничего другого не хотелось, только потянуться к ней, обнять за талию и поцелуями смыть с ее лица это гордое, несчастное выражение.