Влюбленный Шекспир

Берджесс Энтони

— Начинаю думать, — сказал Уильям. — Я уже договорился с Роджерсом насчет покупки Нью-Плейс.

— Нью-Плейс! — На щеках взволнованного старика вспыхнул румянец, отчего они стали похожими на краснобокие осенние яблочки. Нью-Плейс — лучший дом города, центр внимания, стратфордский символ зажиточности и благородства…

— Дом для моей жены и детей. — Уильям задумался на мгновение. — Жены и дочерей, — поправился он. — Они и так слишком долго стесняли вас своим присутствием. А я… возможно, пройдет еще много времени, прежде чем я покину сцену.

— Чем раньше ты оттуда уйдешь, тем будет лучше для тебя же, — терпеливо, но настойчиво

втолковывал ему отец. — Не думаю, что человеку от театра может быть какая-то польза. А тут еще и Нед твердит о том, что хочет податься в актеры. Изо всех братьев он больше других похож на тебя, хотя и не пишет сонеты и поэмы про голых богинь. Он говорит, что будет играть, а я говорю, что для нашей семьи достаточно и одного актера.

— Актера, который собирается купить Нью-Плейс… — протянул Уильям. — Что ж, Эдмунд сделал не самый худший выбор.

— Да уж… Я даже уже представляю себе Нью-Плейс. Дом, в котором живут одни женщины, — странный дом. Конечно, — не преминул заметить Джон Шекспир,

— вам еще не поздно завести второго сына. Энн еще не стара. Ведь Эдмунд у нас тоже поздно родился. Нет, все-таки лично мне с сыновьями повезло, хотя, похоже, мои сыновья совсем не спешат подарить мне внуков. Гилберт так никогда и не женится. — Он с сожалением покачал головой. — Люди говорят, что он одержим дьяволом, и все это из-за его падучей болезни. Сам небось уже заметил, что ни девки, ни женщины даже не глядят в его сторону. Бедный мальчик.

А Дикон тоже с чудинкой и ведет себя как-то странно. У меня вообще странные сыновья.

— И что же странного натворил Дикон?

— Он куда-то уходит и пропадает целыми днями. Иногда уходит на два-три дня, а однажды его и вовсе не было целую неделю. Потом возвращается с деньгами и никогда не рассказывает, как они ему достались. Говорит лишь, что честно их заработал. Но однажды его видели в Вустере.

— И что он там делал?

— Шел куда-то под дождем с какой-то трясущейся старухой. Понятия не имею, чем он там занимался. Но одно я знаю точно: жениться он не собирается. А ведь парень-то Дикон видный, все при нем — конечно, если не считать того, что одна нога у него чуть короче другой. Да и девки на него заглядываются, многим хотелось бы отхватить себе такого муженька. Но он не обращает на них никакого внимания. И к ремеслу не приучен. Странный он, живет сам по себе, в свое удовольствие. Но сердце у него доброе. В последние дни земных мучений бедняжки Гамнета Дикон был опорой и утешением для твоей Энн.

— Вот как?

— О, он сам едва не рыдал вместе с ней. Все утешал ее, говорил всякие ласковые слова… Она же, бедняжка, была так поглощена своим горем, что не разговаривала ни с кем. Но Дикон разделил с ней самые тяжелые минуты.

— Полагаю, — медленно произнес Уильям, — Дикон посочувствовал ей, что ее муж в эти минуты находится в отъезде.

— Ну что ты, он все понимает. Знает, что мужья вынуждены уезжать из дома ради того, чтобы заработать деньги для семьи. Энн очень рада, что ты приехал. Ее повелитель и господин снова дома, а для женщины это самое лучшее утешение.

…Радость? Утешение? Супруги лежали рядом на старой кровати из Шотери и томились от духоты жаркой летней ночи. Уильям подумал о том, что, наверное, прав тот, кто говорит, что со смертью сына из отношений мужа и жены уходит свет. Они неподвижно лежали в темноте; каждый думал о своем, и оба молчали, так что можно было подумать, что супруги мирно спят.

В конце концов Уильям первым нарушил молчание:

— Ну так как мы поступим? Может быть, ты с девочками приедешь в Лондон и мы там обоснуемся? — И, произнося эти слова, он уже живо представил эту картину: почтенный мастер Шекспир с супругой, миссис Шекспир, и двумя дочерьми нанимают какой-нибудь чистенький домик в Шордиче или Финсбери; и тогда уже никакой тебе дружбы со знатными лордами, никаких безумных ночей за рукописью; прощай, свобода… Уильям решительно отмел эту идею. Ему не хотелось превратиться в унылого, зажиревшего ремесленника, кропающего дурацкие пьески на потребу толпе. Что бы тогда стали говорить о нем джентльмены из юридических школ? А ты видел его Джульетту? Правильнее было бы сказать, его Адриану и его Катарину. — …Или останешься здесь? Уже в этом году Нью-Плейс перейдет к нам.

— Ты, конечно, был бы рад, если бы мы остались здесь. Еще бы, ведь у тебя там своя жизнь. Мастер Филд говорил с твоим братом…

— С Диконом?

— Да, с Ричардом.

— И что же он ему рассказал?

— Так, поведал кое-что из того, о чем говорит весь Лондон. Я ни за что не соглашусь переехать туда: не хочу стать всеобщим посмешищем.

— А ты и рада верить всему, что говорит какой-то полоумный подмастерье, да? — Уильям почувствовал невероятную обиду и гнев, но сумел сдержаться. — Как бы там ни было, лично мне ничего об этом не известно. Тем более, что завистники и злопыхатели всегда распускали мерзкие сплетни про поэтов и актеров; это повелось еще с тех пор, как умер Робин Грин и был убит Кит Марло.

— Мне эти имена ни о чем не говорят.

— О, если верить сплетникам, то выходит, что мы все безбожники, пьяницы и развратники и только тем и занимаемся, что прожигаем жизнь. Но будь это так на самом деле, разве смог бы пьяница и развратник посылать домой те деньги, что посылаю вам я, и вести разговоры о покупке такого дома, как Нью-Плейс?

— Я не знаю, сколько денег ты зарабатываешь. Я знаю только то, что тебя видели радостным и разодетым в шелка в компании твоих знатных друзей. И еще я знаю, что… Да ладно, не имеет значения. Дай мне поспать. Видит Бог, последнее время у меня не было возможности как следует выспаться.

— И все-таки, что еще ты знаешь?

— Ох… — Тяжело вздохнув, Энн отвернулась от него. — А еще ты сочинял стихи. И их принесли к мастеру Филду для издания.

— Мои поэмы? Так это было давно. Я привез домой «Лукрецию», хотя полагаю, что здесь ее никто не станет читать. Филд сам мне говорил, что мой отец лишь недавно прочел «Венеру», а ты вообще отказалась, назвала ее мерзостью или чем-то в этом роде.

— Ничего такого я не говорила. Но ведь та книжка про голую богиню.

— Ну да, про обнаженную богиню, которая развлекается с юным мальчиком в полях. Энн не поняла намека, но зато сказала:

— Нет, там были коротенькие стишки, и некоторые из них были про мужчин, а другие — про черную женщину. — Она захныкала. — А вот мне ты никогда стихов не писал…

— Сонеты? Ты говоришь о сонетах? Но как к Филду могли попасть мои сонеты?

— Я ничего не знаю.

Уильям выбрался из кровати и встал перед ней, его рубаха призрачно белела в темноте.

— Иди обратно в постель, — приказала Энн. — Ты уже дал понять, что все эти разговоры о тебе истинная правда.

— Ничего подобного. Просто стихи, которые я написал для друзей, попали в чьи-то грязные руки…