Влюбленный
Шрифт:
Кроме генерала, в комнате находился еще один человек. Типично русский: блондин, голубые глаза. но если русский, почему немецкий Офицер?
Генерал за все время ни разу не поднялся из-за стола, офицер жё ходил по комнате и задавал вопросы, ответы переводил генералу.
Я отвечала на украинском языке. Я знала, что украинский язык в разговорной речи более прост и, пользуясь некоторыми словечками, оборотами, интонациями, можно добиться того, что тебя примут за малограмотную.
— Я ШЛА домой,
— Там же фронт. Убьют! — сказал блондин.
— Чего убьют? Я им ничего не сделала.
— Ты идешь с немецкой стороны. Русские будут допрашивать тебя, спрашивать о расположении немецких войск, складов.
— А я не смотрела, где склады. Мне склады не нужны. И фронт мне не нужен. Я любила Вилли, жду от него ребенка. Когда он на фронт поехал, я пошла к себе домой, в Граково.
Я Видела, что по мере моего рассказа генерал смягчался. Но Блондин был суров.
— Ты шпионка! Мы знаем всё! Ты советская разведчица! Из Кривого Рога ты несешь русским сведения о том, где находятся военные объекты наших войск. Не прикидывайся дурочкой! Мы направим тебя сейчас в Кривой Рог, в гестапо. Там узнают, кто тебя послал и с какой целью.
Я заплакала:
— Генерал, и вы, господин. Смилуйтесь надо мной. Я ни в чем не виновата. Я люблю немцев, я люблю Вилли, очень люблю. Мне тяжело, я беременна. Не отправляйте!
Блондин подошел ко мне вплотную:
— Признайся, кто послал тебя? Скажи, какое задание получила? Немцы ничего тебе не сделают. Они самые умные и самые справедливые люди на земле. Я русский эмигрант. Я в Германии с 1917 года. Служу при генеральном штабе. Имне, видишь, хорошо. Мне доверяют, хорошо платят.
— Знаю, что немцы добрые, знаю. Я Вилли люблю. Ребеночек от него будет.
— Чем докажешь, что любишь немецких солдат? — заорал эмигрант.
— А чем? Я любила Вилли. Хочу родить ему ребеночка.
— Когда освободим Граково, тогда пойдешь домой. А пока будешь мыть полы, стирать и штопать.
Я плакала и смеялась. Блондин показал на генерала:
— Генерала немецкой освободительной армии обманывать нельзя. Обманешь — расстреляем! Поняла?
— Вы, добрый русский человек, подумайте, зачем мне его обманывать? Он такой хороший. У него дочки есть. Он их любит. Я тоже как его дочь. Я никогда не обману его.
Генерал улыбнулся и сказал:
— Тебя берут под защиту немецкие войска за то, что любишь немцев.
— Да, люблю. Я Вилли люблю. Я хочу водички, — попросила я, — я есть хочу.
Покормили, напоили и направили к доктору — на осмотр.
Немецкий доктор, надев резиновые перчатки, осмотрел меня. Когда закончил, добродушно сказал:
— Да, да, беременна! Корош, Катя! Любишь немецких солдат! Корош! Немцев нужно любить. Немцы детей любят.
Доктор стал писать что-то
Ознакомившись с заключением врача, генерал решил:
— Мы направляем тебя в жандармерию. Будешь там жить и работать в их хозяйстве. Когда освободим твое село, отправим туда.
— Ой, Спасибо, большое спасибо.
Уходя, я кланялась генералу до полу — от всей души.
Значит, еще повоюем!
В те дни я был величиной с ноготок мизинца, не больше. Не думаю, чтобы мама в то время придавала своему здоровью большое значение. Ее беспокоило другое. Сможет ли она выполнить задание? Сможет ли выдержать нагрузки и испытания? Не подведет ли боевых друзей? Беременность была для нее всего лишь пропуском, гарантией, дающей ей право, согласно легенде, беспрепятственно двигаться к цели.
Сегодня любая женщина, готовящаяся стать матерью, знает, чем чреваты для нее физическое истощение, травмы, длительное переохлаждение или высокая температура. Знала это и моя мать. Как могла не знать! Заботило ли это ее? Нет, нисколько. В то время она была одержима не материнством, а героикой гражданского действия, поступка. Возможно, она и прислушивалась к тем глубинным изменениям, которые происходили в ее организме, но не более, чем сегодня я улавливаю дуновенье ветра в ее рассказе.
Меня доставили на мотоцикле в полевую жандармерию, располагавшуюся в районе бывшего совхоза «Степок». Вдоль дороги — ряд тополей. Несколько больших удлиненных построек. Большие погреба, вместительные сараи — бывшее совхозное хозяйство. теперь здесь немцы. полно военных автомобилей, мотоциклов.
Ко мне подошел высокий немец, лет сорока, начальник штаба полевой жандармерии.
— Ты Катя! Я — Отго! — сказал он, окидывая меня придирчивым взглядом. Он БЫЛ в трусах и в сандалиях на босу ногу. — Ты партизан!
Я ответила, что всегда отвечала в подобных случаях.
— Я — a, я — a! Все русские шпионы — безобидные люди! — резко оборвал он меня.
Я Почувствовала, что с таким лучше не спорить. Я Хихикнула, дав понять, что его юмор мне нравится. да и сам он, пожалуй.
— Катя скажет о себе все, да? — подмигнул он мне.
— Конечно, конечно, Отто!
Допрос длился не больше двух часов.
Когда меня определили на ночлег, была глубокая ночь. Мои соседи по каморке (я знала, что это были добровольные пленные) уже спали. Я Не могла разглядеть лиц, но слышала густой мужской храп.
На следующий день я уже мыла котелки на кухне и кокетничала с жандармами, проходившими мимо.
Вечером Отто вызвал к себе. Накрыл стол на две персоны: колбаса, сыр, хлеб маленькими ломтиками, яблоки, две бутылки вина, цветы.