Вмешательство извне

Свободный_человек

Внезапно ученый ощутил, как в голове у него словно повеял прохладный ветерок, что-то зашуршало, а затем он услышал сухой трескучий голос: «Я тоже желаю войти в состав вашего отряда», – от неожиданности Васильев чуть не подскочил на месте, встряхнул головой, но потом успокоился, вспомнив, что на базе находится необычный гость – тот, в чьих непосредственных интересах было выяснить всё об истинных причинах, приведших Шао’ссоров на Меридиан. Командующий Шро’так…

Барретт молчал. Молчал потому, что ему больше нечего было сказать, ведь он уже рассказал всё. Всю правду о том, что происходило сейчас на Земле. Всю правду о том, почему пять обычных девочек вместе со своими семьями оказались здесь, в космосе, на военном корабле,

само существование которого было тайной за семью печатями… Всю правду о стражницах Завесы…

В кают-кампании царила напряжённая тишина.

Конечно, поначалу Эдгару никто не поверил. Но он был красноречив, настойчив и убедителен. К тому же в его распоряжении был весомый аргумент – всё, о чём он говорил, было правдой. А после посещения капитанского мостика все сомнения отпали окончательно…

Шок.

Нежелание принять правду, смириться с ней. Нежелание поверить в то, что так долго от тебя скрывали нечто настолько чрезвычайно важное не только правительство твоей страны, но твои собственные дети! С этим было не легко смириться. Не легко было это даже осознать. Но Барретт с убийственной, неумолимой чёткостью расставил все точки над «i» и сумел доказать правдивость своих слов. Девочки ему не мешали – не осмелились. Сами они не смогли бы объяснить родным всё. А рассказать им правду после столь долгого времени недоговорок и обмана… У них просто не хватило бы на это духу. Зато у Барретта хватило. Он не щадил их, рассказывая всю правду, разрушая их жизни, такие привычные и устоявшиеся, отнимая то единственное, что у них ещё оставалось – доверие родных людей. Ян Лин пыталась смягчить этот удар, но… тщетно.

А стражницы просто безмолвно ждали, когда советник президента закончит, страшась того, что будет потом. Ужас перед тем, как на всё это отреагируют их родители, сковал девочек не хуже самых прочных кандалов. И сейчас в глазах каждой читалось кроме страха перед будущим ещё одно – невыносимая боль от того, что всё, чем они дорожили, все их строго выверенные жизни, секреты – всё это рушилось, погребая под обломками надежду на лучшее. Как было объяснить родным, что ложь, сокрытие своих двойных жизней были необходимы? Как было сказать им, что несмотря на эту необходимость, каждая из них мучилась угрызениями совести с самого момента обретения магического дара – мучилась из-за того, что не могла – не имела права – поведать об этом никому, даже самым близким людям на Земле?

Никак.

И поэтому каждое слово Барретта было подобно удару хлыста, рассекающему плоть до костей, а сам Эдгар, казалось, принял на себя роль безжалостного и сурового палача. Впрочем, так оно, наверное, и было, ведь он подвёл черту под прежней жизнью стражниц столь же стремительно и неумолимо, как и настоящий палач пресекает жизнь преступника. И самое страшное в нём для стражниц было даже не то, что он им не сочувствовал. Самое страшное было то, что он попросту оставался безразличен, словно бездушная машина. Эта его монотонность, почти безэмоциональная речь, взгляд, который, казалось, смотрит сквозь тебя… Всё это действовало на девочек угнетающе и даже заставляло их смириться с собственной безпомощностью. А когда Барретт, наконец, закончил, ни одна из них не решилась сказать что-либо, не решилась нарушить тишину и лишь молча, со слезами на глазах и невыразимой болью в душе смотрела на своих родных, холодея от страха.

А родные…

Как они могли на такое отреагировать? Обидой? Возможно, ведь только что выяснилось, что их дочери утаивали нечто настолько важное долгие годы и при этом не раз подвергали себя опасности. Разочарованием? Тоже возможно. Ведь они никогда не учили дочерей лгать, утаивать. Даже напротив. И вдруг оказалось, что дочери сознательно пошли на этот шаг – на сокрытие и ложь…

Могли ли родители понять их? Да. Могли. И понимали.

Понимали, что иначе было нельзя – Барретт и Ян Лин подробно всё

объяснили. Понимали, что на месте своих детей поступили бы так же.

Они их не винили.

Они в них не разочаровались.

Потому, что они их понимали.

Но самое главное – они их любили. Всё остальное было не важно. Пусть даже с этим было трудно примириться, осознать. Важно было лишь то, что их дети, наконец, пусть и не сами, а с чужой помощью, смогли сбросить с себя этот тяжёлый груз недосказанности, поделиться им с теми, кто в этом мире были для них самыми близкими людьми. И это дорогого стоило…

Барретт сидел за столом, сцепив руки в замок. Он просто наблюдал. И ждал. Ждал, как теперь поведут себя родители стражниц. Ему не особо хотелось рассказывать им всю правду, заставлять стражниц, этих пятерых бойких и нахальных девчонок, которым он, в общем-то, даже симпатизировал, проходить через всё это. Но Макс Линдон попросту не оставил ему выбора. Вернее выбор был – солгать, или рассказать правду. Барретт лгал всю свою сознательную жизнь. Лгал, когда был во «Вратах разума». Лгал и после, работая со Скиннером. Лгал и теперь, будучи советником президента. Лгал по разным поводам и лгал, оберегая свой главный секрет – что он не такой, как все. Ложь прочно вошла в его жизнь, облепив её как мухи – компостную кучу. Эдгар как будто физически ощущал всю эту мерзость на себе и вокруг как нечто, что забралось в самую его душу, медленно разъедая её, мешая свободно дышать… И чтобы хоть ненадолго избавиться от этого неприятного чувства, он решил рассказать родителям стражниц правду.

Да. Это было эгоистично. Но уж таков мир, пропитанный махровым материализмом, породившим общество потребления, главный элемент которого – самодовольный эгоист, стремящийся заполучить все блага и удовольствия.

К счастью, не все такие.

А родные и близкие стражниц… Кто-то сидел, закрыв лицо руками, кто-то стоял у стены, опершись на неё рукой, кто-то просто закрыл глаза, а кто-то напротив – пронзительным взглядом смотрел в глаза дочери.

Все ждали, когда кто-нибудь возьмёт на себя смелость нарушить молчание. Даже Калеб и Джулиан, которых Линдон привёл сюда с семьями стражниц, не решались, да в общем-то и не могли ничего сказать. Но, наконец, один человек всё-таки не выдержал. В силу своего возраста.

– Вот я всегда как чувствовал, что ты, Ирма, самая настоящая ведьма, – сказал Крис, подходя к сестре и заглядывая ей в глаза. – Но я и не думал, что всё будет настолько…круто! – и мальчуган улыбнулся.

– Ты… не сердишься на меня? – удивлённо спросила девушка, часто заморгав.

– Неа, – качнул тот головой. – Кто бы мог подумать, что моя сестра – настоящая волшебница! Это же здорово!

– Ну, спасибо, братец! – Ирма от радости прямо таки сгребла в охапку брата, чуть-чуть приподняв.

– Эй! Эй! Только без рук! – задорно завопил мальчик и тотчас был водружён на стул.

– Что ж, Крис, ты прав, – согласился его отец.

– В том, что «только без рук»? – весело переспросил мальчик.

– Н…нет, – от неожиданности полисмен Лэр несколько растерялся.

– Ты прав в том, что нет смысла обижаться, дуться, расстраиваться, – поддержал Тома мистер Кук. – Девочки, вы – наши дети и мы вас любим. Ничто этого не изменит. Кроме того, мы понимаем, почему вам пришлось так поступить. Верно я говорю? – спросил он, обращаясь ко всем.

– Верно, – кивнула миссис Хейл. – Я бы точно не поверила, если бы Корнелия решила сама рассказать мне всё, что я услышала здесь…

– Что верно, то верно, – согласился мистер Лин. – Никто из нас, вероятно, не поверил бы в подобный рассказ, хоть он и был бы правдивым.

– А всё этот извечный скептицизм и слепая вера в то, что чудес не существует, – молвил Питер. – После всего, что произошло сегодня, я прямо таки физически ощущаю, как обломки моего сломанного мировоззрения погребают меня под собой.