Вначале было слово
Шрифт:
– …и сам не представляю. Не было такого в моей практике. И не только в моей. И слава богу. Люди, даже мертвые, не должны исчезать бесследно. Находят – всех. Всех и всегда. Хотя бы – фрагменты.
– Но ведь исчезли.
– Да. И сколько я ни думал, ответа так и не нашел. Значит, причина может быть лишь одна-единственная. И что касается этих двоих и всей этой странной катастрофы, вообще.
– Какая же?
– Нечистая сила. Или бог. Или и то и другое – вместе…
Собаки –
Потому, что поняла – на некоторые из них ответов не дождешься. А может, их и нет вовсе.
Она выбрала место в спальне – слева от кровати, с моей стороны – только поднимет голову и сразу видно меня спящую.
Каждое утро, на рассвете, как только в дом начинает проникать жизнь, Джесси приоткрывает глаза и ревниво наблюдает – ну, что там у вас? Опять милуетесь?
…Я еще сплю, но чувствую твое дыхание, и твои губы шепчут – едва касаясь – прямо мне в сердце:
– Проснись, ласточка моя. Пора вставать, уже утро. И снег, повсюду – снег. Посмотри в окно…
Как же хорошо, что ты – рядом…
Я выглядываю в окно – там все те же тяжелые, серые облака, что и вчера, и позавчера, и раньше.
– Скажи, – спрашиваю я, – Что же все таки это было? Птица, пожар, молния – что?
Ты улыбаешься и прижимаешь меня к себе так крепко, что даже немного больно, и молчишь. Ты привык к моим странным вопросам, моим переменам настроения и близким слезам.
Ты привык ко всему – даже к нашему счастью.
И к тому, что за него надо платить.
– Не беспокойся об этом, девочка моя. Я с тобой, мы вместе, а значит – это мог быть только бог. Другой причины просто не существует.
И значит – нам не о чем волноваться, правда?
Счастливая сказка
– Слушай, ну ты еще долго?
– А что случилось?
– Да я совершенно запуталась, ничегошеньки не понимаю – с какого еще конца можно за это взяться?
– Вот ведь ты какая – ни минуты покоя… Ну вот, пришел. И что тут у нас непонятного? Что происходит?
– В том-то и дело, что ничего. Вот – все непонятно. Все неживое какое-то, понимаешь? Как из пластилина. Не могу я больше.
– Ты погоди, погоди… Вечно ты бежишь впереди паровоза. Служенье муз не терпит суеты – помнишь?
– Помню, да.
– Ну вот… Знаешь, налей-ка чаю. Или нет, давай лучше я. Я сам налью. Не сюда, нет. Из толстых керамических кружек пьют не чай, а… неважно. Пить надо из чашек, чайных чашек. Желательно – тонких, с завитками на ручке и обязательно, слышишь – обязательно – с блюдцем… Чашка без блюдца – это… неважно. И – запомни. Первый глоток, он самый главный. Потому, что – первый. В общем – все как в жизни, ничего нового. Если первым глотком обожжешься, потом уже удовольствия не получишь. А варенье, между прочим, надо не ложкой из банки, а ложечкой – из розетки… Оно же вишневое,
– Ну-у-у… Я сделала все как обычно. Начала с описания случая – редкого, удивительного, даже уникального. И вдруг – все повисло, ни туда, ни сюда.
– Разумеется. Иначе и быть не могло. Я ведь тебе все время повторяю – нет на свете ничего нового.
Уникального, тем более. Нет – понимаешь? Все уже случилось под этим небом, все уже было. У тебя с самого начала неправильный подход, в этом все дело.
– А мы? Мы с тобой – тоже?
– Мы – нет. Мы с тобой, действительно, исключение. Не каждый из нас, а мы вместе. Мы – флюктуация, отклонение от нормы, с той самой секунды, как встретились и образовали новую сущность.
– И в чем она – сущность эта?
– Хм… Ну, это же так просто. Мы с тобой излучаем счастье. Все остальные стараются ухватить хоть крохотную его частицу, а мы его дарим. Берите…
– Ну вот, снова за меня все рассказал.
– Ты же сама меня позвала…
– Да, но не для того, чтобы ты диктовал мне текст. Я ожидала совсем другого.
– Все, что хочешь.
– Все-все? Правда?
– Ну… В разумных пределах…
– А это как? Я такого не понимаю. Вот веришь ли, не знаю я такого.
– Верю. Тебе – верю. Потому, что ты моя…
– Погоди, не торопись, ну пожалуйста.
– Я – годю.
– Давай начнем сначала.
– С удовольствием. Ну…
Они лежат в постели уже целый длинный день.
Солнце сначала встало, потом зашло и, уходя, разломило комнату надвое.
Половицы раскраснелись и заскрипели еще нежнее, еще музыкальнее.
Цветы устали прислушиваться к шепоту и, свесив головы, задремали. Они знают, что и в этот раз все кончится хорошо, то есть – не кончится никогда.
И, самое удивительное, даже время остановилось – послушать. А слова, как горошины, как разноцветные шарики, падают на пол и разбегаются по углам, где луна, еще нечеткая, круглая клякса, слизывает их языком, как сметану с блюдца.
Дыхание сбивается в жгут, как и горячие, влажные простыни.
Они умирают и молодеют. Они – живут…
А потом – наступил новый день.
Окно распахнулось, и ветер подхватил исписанные за ночь листы, закружил их по комнате.
Книга закричала и родилась.
Он встал из-за стола, потянулся и улыбнулся – счастливо и беззаботно.
Посмотрел на нее, спящую. Подошел, наклонился, провел губами по плечу к шее.
– Ты выспалась?
– Нисколечко…
– Тогда не вставай, мне очень нужна твоя помощь.
– Что-то случилось?
– Да.
– Что – скажи?
– Я хочу еще…
– Чего?
– Тебя…
– Но это невозможно, я ведь даже…
– А если я – прикажу?
– Я… послушаюсь. Прикажи, ну…