Вне имён
Шрифт:
– Я не верю в вербальную мотивацию, в аффирмации там всяческие и подобную чушь… И позитивная психология мне чужда. И я не знаю, что нужно тебе в этой жизни. И не хочу тебя учить. Будь собой. И делай, что хочешь, но не цепляй других, тех, кто абсолютно ни при чем. Я пройду мимо, и, когда это произойдет, то недели через две ты забудешь обо мне, что я вообще была. Просто тебе здесь скучно и нечем заняться.
– Противная! А если я отыщу тебя после, на свободе?
– Это будет – не к добру. Мне тут уже говорили, что ни с кем, когда выйдешь, лучше не поддерживать отношений, не встречаться: примета плохая. И, конечно же, ничего здесь не забывать.
– Это
– Наверное.
– Она – знает, она здесь – не первый раз. Её муж сдает. Сам доведет до истерики, а потом – сдает. В этот раз она деньги в окно швыряла. Жаль, меня тогда под тем окном не было… Взяла, распечатала пачку купюр, распахнула окно – и туда их, веером. Полетели, как самолетики. Муж был в шоке. А она ему, мол, вот где я видала тебя и твои деньги… А ты сильно не хочешь сюда больше попадать?
– Конечно.
– Что, такая уж «нормальная»? А сама… Придумала себе своего Николая, – сказала Эйджен и показала Машке язык.
– Может быть. Ну и что? Зря я тебе свою историю рассказала…
– Прости. Кажется, ты сейчас и вовсе заплачешь. Я не хотел. Хочешь, лучше развлечемся? Давай, заключим пари.
– Какое?
– Что ты не проговоришь с Галочкой и получаса. Или – убежишь от неё, или – свернешь себе мозги.
– А… Зачем мне это?
– Если проговоришь с ней полчаса, то я упрошу Настю, чтобы мы сегодня ночью телек смотрели в гостиной… Только тогда и упрошу. А потом, я обязательно потырю сегодня ночью этот чертов ключ.
– У тебя уже больше недели это не получается.
– Сегодня вахтерша из приемной пойдет день рождения отмечать в процедурку, они все там соберутся. Стопудово ключ можно будет взять, и легко. И главврач наша сегодня не дежурит, дежурит врач с мужской половины. Ну что, поговоришь с Галочкой?
– А если я не выдержу, и убегу от неё?
– Ну… Сейчас придумаю для тебя кару…
– Только, чур, если, наоборот, она от меня уйдет, ей надоест болтать – то это не в счет. Ничья.
– Ага! Только, она не смоется. Она будет лапшу тебе на уши вешать, пока не умрет. Или, пока санитары не оттащат. Она здесь уже три дня, и все её просто боятся. И пациенты, и санитары.
– Всё же, условие в деле. На всякий случай.
– Ага! И – да, я придумал: если проиграешь, то пишешь под мою диктовку любовное письмо парню из дурки по кликухе «физик», кажется, его зовут Альберт.
– Ладно; развлеку этим всю психушку?
– Ага!
– По рукам!
Галочку перевели в их палату в полдень, и она сразу же «набросилась» на Машку, поскольку та её сразу не «отшила», а слушала вежливо, внимательно, изредка понимающе кивая. Вскоре они вместе вышли из палаты и сидели в гостиной, на диване, а напротив них, на дальнем кресле, пристроилась Эйджен, которая периодически ехидно поглядывала на стенные часы.
– Гитлер, Геббельс, Гимлер, Геринг – буквы «Г». Причем, их четыре… Они образуют устойчивый квадрат. Буквы эти похожи на виселицу… Но, ещё я тебе скажу, что существуют две земли, но другая находится строго напротив, и вращается с той же скоростью, что и наша, вокруг Солнца… А, как ты думаешь, что такое Солнце? Это – «С», полуокружность.
А Земля – это «З», две полуокружности. Значит, должно быть две Земли… Сатурн – тоже «С», но у него есть кольцо. А Марс – «М», мёртвая планета. Но, дело не в этом. Буква «С» – она, как Луна. А Луна, когда она – месяц, то у неё два рога. А что такое «рог»?
– Ага! Открываешь слово, а там – два отделения, – пошутила Машка, процитировав «Алису». Она с надеждой посмотрела на часы. Оставалось ещё пять минут.
– Вижу, что ты меня понимаешь! – оживилась Галина, не заметив шутки. – А многие от меня убегают. Почему? Потому что боятся понять, что я права. Они нас боятся, и потому заключают нас сюда. Боятся! Значит, мы сильнее их. Мы – больные, они – здоровые. Им здорово, а нам – больно. Потому, что мы сильнее чувствуем этот мир, но не всегда можем об этом чувстве сказать. Мы бьемся в стекло, которое нельзя пробить.
Машка не смогла скрыть удивления. Фраза показалась ей вполне осмысленной и даже правдивой. Она взглянула на Галину широко распахнутыми глазами.
– Ну да… Ты всё думала, что я – дура? Знаешь, как я сюда попала? Приехала к тётке, стою на вокзале… И вдруг… Внезапно ощутила всё вокруг. Что думает каждый человек, проходящий мимо, что чувствует пробегающая собака, о чем птицы щебечут… Я не смогла всё это – одновременно – переработать, осознать… Мой мозг перегрелся, и я упала на пол и стала биться в судорогах… А у меня в это время сумку украли. А там – деньги, документы… Хорошо, плейерфон в кармане остался. Врачи тётке позвонили. Она меня скоро заберет отсюда… Да. Вот так… А врачи… Смешные! Они думают, что я – идиотка. Спрашивают, где, мол, я думаю, я сейчас нахожусь… Да знаю я, что в дурдоме! Тоже мне, Америку открыли. Ну… Ладно. Пойду я спать. Потом еще поговорим, – и Галина встала и, слегка стиснув Машку за плечи на прощание, заковыляла к палате.
Мария глянула на часы. Их разговор длился тридцать две минуты. Она победила!
– Ну ты, Машка, даёшь! Мозги не поплавились? – Эйджен смотрела на неё с некоторой ехидцей.
– Нет. Вроде. Это было сильно… Неплохо для эксперимента. Теперь только – скинуть бы всё это с себя…
– Лапша пригорела? Ха-ха. Но её, похоже, ты привела почти что в норму.
– Беседой?
– Пониманием… Снимаю шляпу.
– С тебя теперь – ключ.
– Ага!
Они смотрели в эту ночь какую-то слезливую мелодраму про колонию на Марсе и любовный треугольник ученых – озеленителей.
Но, почти ровно в полночь, мимо них прошествовала вахтерша к «дежурке».
– Пора! Она ушла! Я иду на дело. Жди, и пожелай мне удачи.
– Удачи!
Эйджен соскользнула с кресла и отправилась к входным дверям, поглядывая на пост «дежурки».
Вскоре она вернулась и показала ключ.
Вместе они двинулись по коридору в сторону туалета. У «дежурки» никого не было. Больные в «надзорке» спали, а медсёстры, наверное, действительно пошли все в процедурную – отмечать День Рождения.