Вне закона
Шрифт:
Я оглянулся, когда «гробница» въезжала в перелесок. Огонь скручивал железные листы на крыше волостного правления, чуть не до облаков поднимался дым…
Мчались пустынными проселками.
По дороге разгорелся спор: каждый объяснял неудачу по-своему. Баламут уверял, что полицаи снеслись с Могилевом по телефону — он успел заметить в селе телеграфные столбы. Баженов считал, что нас выдал неумело составленный ультиматум. Аксеныч клялся, что видел среди полицаев серо-голубые фигурки немецких солдат…
— И куда гонит? — вздохнул Жариков. — Боится, верно, что война вот-вот кончится. Лешке-атаману бы на торпедном катере носиться.
На крыше
Я с тоской глядел на эти безмолвные деревни. Внешне покорные, они платят дань захватчикам, скрывают ненависть. Полиция в этих деревнях пытается помочь гитлеровцам внедрить «новый порядок», наша «гробница» с экипажем отчаянных людей бросила дерзкий вызов страшной, непобедимой для нее силе. Таких людей здесь, на занятой врагом Могилевщине, пока еще только сотни, полицейских тысячи, а забитых, оглушенных людей десятки тысяч. Но живо и продолжает действовать подполье Могилева — уже после гибели Богомаза в воздух взлетел состав с горючим прямо на станции, взорваны здание офицерской школы на улице Миронова, водосмесительная станция на шелковой фабрике… Богомаз был прав: придет время — и встанут десятки, сотни тысяч партизан! Эх, дожить бы до того времени!.. А вон и залог того, что так будет, что это время придет, что победа будет нашей — чистенькое, аккуратное, небольшое немецкой кладбище сорок первого года, с выстроившимися в стройные ряды березовыми крестами и простреленными стальными касками… На дощечках, прибитых к крестовинам, аккуратно выжжены — с помощью сильной лупы из бинокля и солнца июля сорок первого года — имена завоевателей — офицеров и солдат вермахта. Но редко радуют глаз в этих местах подобные виды: видать, без больших боев проглотила эти земли панцирная группа Гудериана.
Нет, неправ я, считая, что нас здесь, в этом краю, только сотни. А подпольщики Вейно, о которых мне рассказывал Турка Солянин? А большевистское подполье в Могилеве, с которым был связан Богомаз, а рабочие Ветринки? А широкая сеть связных нашей разведки и тысячи людей — стариков, девчат, мальчишек, которые несут нам оружие, а сами без оружия воюют против захватчиков, предупреждают нас об опасности, выпекают для нас хлеб в деревнях? А дед Панас и Панасиха? Вот это и есть непокоренный белорусский народ.
— Кухарченко никак везет нас прямо в Церковный Осовей, — сказал Николай Самарин, подняв к глазам бинокль. — Зверье там особое. При нашей власти село Червонным Осовцом называлось, быстро перекрасились. Уголовники, дезертиры… Красницу немцам помогли жечь. Будет жарко… А помните, ребята, что Богомаз говорил о полицаях в этом селе? Это они погубили весной радиста-москвича… Ими известный бандит — кавалер георгиевский командует…
…Полицейские Церковного Осовца подались назад и замерли выжидательно. За их спинами кланялись бабы, снимали шапки мужики. Офицер-эсэсовец перепрыгнул через борт грузовика, и все — полицейские, плотно обступившие со всех сторон машину, и полицаи и немцы в самой машине — услышали, как заскрежетал гравий под щегольскими сапогами. Офицер заложил руки за спину, обвел толпу полицейских холодным взглядом, высокомерно
Офицер медленно поднял руку, щелкнул пальцами, унизанными перстнями. С машины соскочил один из немцев, по-видимому, — переводчик.
— Пан обер-лейтенант велит начальство позвать! — выдавил «Фриц»-Баламут хриплым, точно простуженным голосом, с тем чудовищным «кавказским» акцентом, который любят рассказчики «армянских» анекдотов.
Яволь! — выговорил я, все с тем же каменным выражением лица. Наблюдательный человек мог бы заметить, что такое выражение застыло на лицах подчиненных мне «немцев» и «полицаев». Толпа дрогнула, зашевелилась и выпустила бородатого мужика в черной, подпоясанной ремнем косоворотке. На груди — два Георгиевских креста на желто-черных колодках, кобура нагана повешена на немецкий манер на левый бок, рукояткой ближе к пряжке.
— Здравия желаю, ваше благородие! — рявкнул бородач. — Докладывает начальник полиции Церковного Осовца-с. Сегодня тут сборы полиции-с. Из окрестных деревень понаехали-с. Тема занятий: «Подготовка к походу-с против хачинских партизан».
Я небрежно коснулся двумя пальцами лакового козырька лихо заломленной эсэсовской фуражки с высокой тульей. Щеки начальника полиции тряслись, мелко дрожали закрученные кверху, смазанные жиром усы, испуганные глаза пожирали начальство.
— Зольдат? — спросил я благосклонно, тыча пальцем в кресты предателя.
— Так точно, ваше благородие. Фельдфебель царской и белой армии-с и георгиевский кавалер-с!
Этот старорежимный сукин сын, подумал я не без удивления, служил в армии, когда меня еще и на свете не было!
— Зер гут! — сказал я и разразился потоком самому себе непонятных слов. Я сердито выпаливал обрывки запомнившихся мне английских стихов, мешал «Гайавату» с «Чайльд Гарольдом». Окончив, глянул сурово и зло на переводчика. Но переводчик о чем-то сосредоточенно думал. «Штабс-фельдфебель» «Ганс»-Гущин грузно соскочил с машины и встал рядом с офицером, исподлобья глядя на полицаев. Не имея никакого понятия о системе Станиславского, он явно переигрывал — странно пыжился, грузно хмурил густые черные брови, зверски вращал глазами, не опуская руки с «вальтера», и, цыганисто-черный, с грузной челюстью, отливающий металлической синевой, был по-настоящему страшен.
Из кабины вышел шофер, подтянул штаны и, улыбаясь от уха до уха, громко сказал:
— Здорово, сябры! Спичку бы, паночки…
К нему подскочил один из местных полицаев, щелкая на ходу зажигалкой. С машины посыпались гости. Внешне они ничем не отличались от местной полиции: то же разномастное вооружение, та же сборная одежда. В одном мы сплоховали: наши нацепили простые белые повязки, а у местных полицаев на повязках чернела надпись: «Ordnungsdienst» — «Служба порядка».
Я нахмурился. Выпрямил до отказа спину, уткнул на прусский манер кулаки в бока.
Я буду говорить руссиш шпрехен, — произнес я каким-то противным дребезжащим голоском. — Я думайт, вы, ордунгсдинст, понимайт меня — я инспектор полицай. Русь партизан есть?
Так точно! Есть, есть!.. — обрадовался начальник полиции. — Мы хотели вам его передать, — заспешил он, увидев, что лицо офицера изобразило изумление и неподдельную радость. — В Быхов или Могилев хотели отправить. Бандита лесного на выселках споймали, живой он еще. Настоящий бандит-с! Уж будьте благонадежны! В погребе третий день держим-с.