Внебрачная дочь продюсера
Шрифт:
Учитывая, что сегодня вечером у нее свидание, а днем она отправляется не куда-нибудь, а на съемочную площадку, Леся отнеслась к своему макияжу и гардеробу с особой тщательностью. В черных модельных обновках Вася ее уже видел – в первую их встречу, в воскресенье, поэтому Леся рискнула: надела этническое платье в русском стиле до пят. Наряд дополнили открытые сланцы и фенечки на левом запястье. Платье составило странный, но элегантный контраст с ультракороткими волосами, и сережка в брови оказалась неожиданно к месту. То, как на нее глазели мужики в электричке, уверило Лесю в мысли, что выглядит
Пока девушка тряслась в электричке и в метро, она продумывала свой будущий разговор с кинозвездой. Прикидывала, как подойдет к ней, кем представится, какую фразу скажет первой… Интересно, насколько Манирова окажется доступной? Сможет ли Леся беспрепятственно подойти к ней или у актрисы будет охрана?
Леся раньше никогда воочию не видела, как снимается кино. Пока ехала, все гадала, какую сцену можно снимать в автомобильном техцентре. Не иначе драку на фоне ремонтируемых лимузинов. А может, торопливую любовь в автомобиле. Или пытки с помощью гидравлического домкрата…
…Когда она подходила к автосервису – красивому зданию из стекла и бетона, – издалека поняла, что не ошиблась, киношники уже прибыли. Прямо на тротуаре стояли два автобуса с плашками «Мосфильм» за ветровыми стеклами, а у входа сновали чрезвычайно важные, донельзя занятые люди. Леся прошла в стеклянные двери, и никто не спросил, куда она идет, никто не остановил ее.
Девушка беспрепятственно поднялась на второй этаж, где наблюдалась наибольшая концентрация киношников. По полу здесь змеились кабели разной толщины, а в импровизированной курилке на лестнице темпераментно беседовали в клубах дыма трое брутальных мужиков.
– Надо мне «фольксвагеновский» звук записать, – озабоченно говорил один.
– Брось ты, Жора! – кривился второй. – Не будь занудой. Дашь «мерсовский» звук, никто и не заметит.
– А Стеценко «фолькс» даже от «Запорожца» не отличит, – сказал третий, и все рассмеялись.
Тут мужики заметили Лесю и вопросительно уставились на нее.
– Я от Борисоглебского, – выдавила девушка. Когда она увидела околосъемочную суету, почему-то разволновалась.
– А!.. Переводчица!.. – воскликнул тот, что нелицеприятно отзывался о Стеценко (между прочим, Стеценко, по словам Вилена, звали главного режиссера ленты), и набросился на Лесю: – Где вы ходите?! Мы только вас и ждем! Вы, что ли, за простой платить будете? Или Вилен из своего кармана уплатит? (Двое других мужчин заусмехались.) А ну пошли!..
И не успела Леся даже слова вымолвить, как мужик схватил ее за руку и потащил в холл, где царила еще большая суета, чем у входа: светили софиты, пробегали девушки с одеждой на вешалках, а пара человек катила по рельсам здоровенную кинокамеру.
– Андрей Ильич! – заорал мужик молодому человеку в кепочке, который озабоченно смотрел в монитор. – Я переводчицу привел!
– Ну наконец! – откликнулся тот, не отрываясь от экрана. – Дай ей текст, пусть живо начинает работать!
– Пошли! – решительно потащил ее в другую сторону кинодеятель.
– Но я не переводчица! – воскликнула Леся, вырываясь.
– А кто? – нахмурился мужчина.
В отличие от тех вопросов, что она намеревалась задать Манировой, собственную легенду
– Неважно! – остановил ее мужчина. – Французский знаешь?
От неожиданности она слегка оцепенела (все-таки чудные они, киношники, и какие-то чересчур стремительные!) и выдавила:
– Смотря в каком объеме…
– Давай, – опять прервал ее кинодеятель, – быстренько напиши нам в сценарии транскрипцию, а то козел Вилен по-французски, блин, корябает, а как актерам текст произносить, один хрен знает. Сам Вилен трубку не берет, а у нас группа простаивает!
Леся хотела было сказать, что Борисоглебский не отвечает потому, что хоронит Брагина, но не успела: киношник отбежал, а через секунду уже сунул ей листки с какой-то таблицей и провопил:
– Давай-давай, быстро, пиши транскрипцию! Семь минут тебе даю! Время пошло!
– А куда писать? – пробормотала ошеломленная Леся.
– Прямо сюда, в сценарий, поверх букв французских! Иди вон на подоконник сядь!
Едва Леся примостилась у окна и пробежала глазами листочки (в них, как в пьесе, был расписан диалог между героями по имени Наташа и Усатый Ажан), на площадке возникла новая фигура. Брюнетка в брючном костюме ворвалась черным вихрем в царившую на площадке суету. Она подбежала к главному режиссеру, по-прежнему скромно сидящему перед монитором, и стала потрясать перед его лицом такими же, как у Леси, листочками. Несмотря на новую прическу и грим, девушка без труда узнала в женщине актрису Манирову – ту самую, что в вечер убийства Брагина бросала в ресторане на него с Лесей злобные взгляды. Манирова закричала на режиссера звучным, хорошо поставленным голосом:
– Объясните мне, как я могу это играть?! Нет! Играть этот бред вообще невозможно! Скажите мне: как я могу это хотя бы произносить ?! Кто, кто писал эту галиматью?!
Режиссер что-то возразил актрисе – очень тихо, слов было не разобрать, кивнув при этом в сторону Леси. Манирова метнула на девушку, скромно примостившуюся на подоконнике, огненный взгляд, слава богу, кажется, не узнала ее и снова напустилась на режиссера:
– Дело не в транскрипции! Французский я и без вас, слава богу, знаю! Вы объясните, как мне это сыграть ?! Это даже выговорить трудно, не то что сыграть! – Манирова звучно и патетично процитировала: – «Я не признаю себя виновной, поэтому прошу вас отпустить меня!» Кто писал эту галиматью? Как мне ее выговорить? Объясните, как?! Хоть по-русски, хоть по-французски, хоть по-чукотски!..
Леся огляделась вокруг. Скандала никто, кроме нее, казалось, не заметил. Съемочная группа спокойно занималась своими делами: кто переставлял софиты, кто осматривал площадку сквозь глазок видеокамеры, кто вешал на стену карту – кажется, Парижа – и плакаты на французском. Двое мужиков (из тех, что курили на лестнице) снова оказались неподалеку от Леси, и один вполголоса бросил своему приятелю, незаметно кивнув в сторону Манировой:
– Звездит, клюшка.
Второй откликнулся:
– Хотя сама ни разу не звезда.