Внедрение

Аверин Евгений Анатольевич

Глава 2

Я гуляю сама. В одиночестве слышу и вижу свои мысли. Каждый образ имеет цвет, запах, вкус, особый звук. Аллейка – главная прогулочная тропа Варегова длинной с километр. Можно и по дороге гулять, машин мало. Но за аллейкой есть парк, в котором черные старые деревья и стая ворон, и нет людей. Встречаются знакомые и одноклассники, но я никого не узнаю. Изображая смущение, объясняю, что ничего не помню, и извиняюсь. Никто меня не навещал, значит, подруг у меня нет. А учителям зачем ходить? Одна в соседнем подъезде живет, с мамой общается. И мама этим общением недовольна. Как я понимаю из разговоров с бабой Лидой, маму уговаривают на специальный интернат для УО – умственно отсталых. Полгода школы я пропущу точно. Вся надежда на директора, который хорошо знал и деда, и бабушку.

Я про это не хочу думать, наслаждаюсь прогулкой. Ребята освоили

первый тонкий лед на прудах. Он гудит под коньками. На один такой пруд я и зашла, пока все в школе. Этот пруд в стороне, еще не заезжен. Под прозрачным покровом видны водоросли, кое-где вмерзшие соломинки и травинки. Высматриваю, не всплывет ли карасик, но рыбок нет. На середине особо заметна дрожь льда при каждом шаге. Даже страшно. Надо выбираться на берег. Повернулась. Тут пятка скользнула, и я со всего маха упала. Лед издал «Кхрек» и оказался около шеи. Я схватилась за край, но он остался в руках. Серо-зеленая холодная вода хлынула за шиворот и закрыла небо. Если вбок смотреть, то вода зелено-черная, веет от нее мрачным покоем. Темнеет и сверху. Но под ногами уже дно. Толкаюсь вверх. Вижу день и плюхаю руками по льду. Одежда мешает очень, да еще и начала тянуть вниз. Кручу головой – никого нет рядом, сама такое место выбрала. Бью руками по льду еще и еще. Медленно двигаюсь к берегу. Но далеко и не надо, водоем маленький, до берега метров пять, глубоко только посередине. Ноги уже не проваливаются, а твердо толкают. Шаг за шагом. Вот и берег. Выползаю на четвереньках и стою на коленях. Закинула голову вверх. Небо стало ярким и воздух вокруг тоже, как светится. Я уже тонула раньше. И я это вспомнила. И вспомнила то усилие, с каким боролась за жизнь, и выплыла. Набрала воздух и с шумом выдохнула «Хооо». Встала и замерла. Сознание очистилось и стало четким, я осознаю себя, мир вокруг, место, время. Пытаюсь прорваться в память, нырнуть вглубь, но это не получается. Не пускает упругая темнота. «Вот и хорошо», – всплывает мысль, – «ошибок не избежать, так хоть оправдание есть». Домой я шла окрыленной. Промокшая одежда не имела никакого значения. Даже если будет воспаление легких, знаю, что справлюсь и буду жить.

До возвращения мамы было еще долго. Баба Лида заглядывает вечером, проверить, все ли в порядке. Обед, макароны с тушенкой, еще цел. Тушенка, это для меня. Баба Лида принесла от кого-то. Вся мокрая одежда кучей осталась в коридоре. Только бы горячая вода была! Она не всегда бывает. Но мне повезло. Залезла в пустую ванну. Тонкая струйка почти совсем горячей ударила в тертое желтоватое дно. Давно забытое ощущение постепенно прибывающей воды. Когда полная ванна, медленно погружаю голову. В ушах щекотно и горячо, звуки меняются. Задерживаю дыхание и расслабляюсь на несколько секунд. Выныриваю, спускаю ванну, чтобы повторить удовольствие. Оглядываю себя, как новыми глазами. Внизу светлый пушок треугольником вокруг писи. Это мое и мне все мое нравится! Я мальчик? Нет. Я девочка. Там, вовне, все равны. А здесь тело определяет, кто я, со всеми его системами, гормонами и возможностями. Против химии не попрешь. Есть уже видимые мне плюсы – нет агрессивности, да она при таком теле и опасна. Не хочется никого бить, догонять, воевать. Минусы – очень приходится удерживать себя, чтобы не плакать. Как будто основу убрали и теперь эмоции что хотят то и делают. Зато чудесным образом я могу не расстраиваться, если не могу решить проблему сразу, если этого не хочу сейчас, а просто радоваться жизни. Нет такого, что если надо решить задачу, то мозг, нервы будут в напряжении день и ночь, пока не решу. От этого свободна. И как с этим мужики живут?

Из ванны вылезла, одела чистые трусики. Дома холодно. Достала шерстяные колготки, майку и свитер. Во всех комнатах включила свет: «Пусть везде светло будет». За окнами уже синие сумерки. В большой комнате у нас трюмо. Взяла в ладошки лицо, в зеркало скорчила рожицу и улыбнулась «Ну, вот мы и дома».

В углу тарахтел маленький холодильник «Саратов». В нем была початая пачка старых дрожжей, какая-то замерзшая хрень в поллитровке. В углу за умывальником сетка с картошкой. В шкафчике несколько бумажных пакетов: манка, сахар, соль, крупные ломанные сероватые макароны, бутылка с подсолнечным маслом. Масло тягучее, с белым осадком на дне. Решаю пойти в магазин. Натягиваю поверх колготок трико от спортивного синего шерстяного костюма, осеннюю куртку. Шапка мокрая. Но нашелся пестрый мамин платок. Повязала по-пиратски. Чем не бандана? А вот обувки не нашла. Зато были валенки. Знаю, где деньги в коробочке, в серванте «на хозяйство». Взяла три рубля.

Темно совсем. Фонарь у подъезда… Хорошо, что до него пять минут хода. Этот магазин называют

ГУМ. В шутку, конечно. Есть еще «Рассвет», но до него идти дольше, и выбор там меньше, зато кроме продуктов есть еще хозяйственные товары. ГУМ с белыми колоннами, маленький, десяти человекам тесно будет. Портик треугольный спереди и под ним желтая лампа, на фоне которой летят снежинки. В магазине народу немного – с работы еще не пошли. Изучаю витрины. Пирамиды консервов на полках: минтай в томатном соусе, фрикадельки, тоже в томате, скумбрия в масле, паштет рыбный «Волна». Мясных консервов не выставляют. Если такие и привозят, то все уходит по своим. Макароны – трубки, обломанные и развешенные порциями в серо-синей бумаге, не завернутые, а обернутые. Вермишель в целлофановых пакетах. Есть бидон с подсолнечным маслом. Отличное масло, с запахом подсолнечника. Другого нет. А вот за стеклом лежит рыба, предмет моего интереса. Рыба неизвестных пород под общим названием «Мелочь» по двадцать копеек за кило. Берут ее бабушки и жарят. Нормальная рыба, только что не престижная. Минтай по сорок копеек за кило, некрупный и без голов. О! Хек по восемьдесят копеек. Вот его и возьму. Около маргарина развесного и в пачках притаилась пара розоватых пачек крестьянского масла по семьдесят четыре копейки. На молоко рассчитывать не приходится. Не возят, как и кефир, творог и прочую молочку, хотя прочей молочки нет и в городе, только в Москве. Как и колбаса.

Оторвавшись от витрины обнаружила, что являюсь центром всеобщего внимания. Даже кассир ничего не пробивает.

– Здравствуйте! – киваю всем.

– Здравствуй, Маша, – отзывается кассирша, – брать будешь что-то?

– Да. Пожалуйста, два килограмма хека, пачку масла, буханку черного.

Черный хлеб у нас пекут на своей пекарне. Он прекрасен. Крупными дырочками с поджаристой коркой. А вот белый не пекут. И не возят. Зато черный есть каждый день. В деревне только два раза в неделю привозят, правда, и батоны тоже. Пять буханок черного и два батона в руки. Тетя из-за прилавка выдала мне буханку и масло, взвесила рыбу и крикнула цену кассиру. Народ расступился, пропуская меня к кассе. Кассир взяла трешку. В ладошку звякнула сдача.

– Я тетя Галя, твоей мамы одноклассница, – сообщила кассирша, – тебя мама послала?

– Нет, тетя Галя, я сама. Прихожу в себя потихоньку. Но, извините, никого не помню. Но вас теперь буду знать, – улыбаюсь и бочком отступаю к двери. В руках рыба в бумаге и хлеб, в кармане масло. На улице стряхнула взгляды, скорбные, жалостливые и злорадные. «Бедная Томка, сначала муж бросил, теперь дочка ущербная. Намучается теперь. За что ей? Видно, согрешила где-то».

Дома порезала рыбу, муки не нашла, обваляла в манке и поставила жариться. Почистила картошку, много ли нам надо. Зашла баба Лида, похвалила и ушла смотретьтелевизор.

К маминому приходу все готово. Она с порога потянула воздух:

– О, это ты, что ли, готовишь?

– Да, тебя жду, – волосы я распустила по сторонам, сохнут они медленно, улыбаюсь.

– Маша?

– Что?

– Ты какая-то…, - мама не договорила, – что случилось?

– Упала в лужу. Вымокла, – кивнула я на ворох мокрой одежды. Но маму одежда не заинтересовала, она взяла меня за руку и вывела под свет лампы, вглядываясь мне в лицо.

– Что-то не так.

– Да все так, мама. Я пришла в себя. Память еще не вернулась, но чувствую себя хорошо. Уверенно даже.

– Взгляд другой.

– Не рассеянный?

– Да, сосредоточенный. И не детский.

– Так взрослею.

– Кстати, – мама легко вернулась к теме с одеждой, – что за лужа?

Пришлось рассказать. Мама охала. Одежду развесили на просушку.

– Наготовила то, – мама заглянула в кастрюлю с пюре и сковородку, – а давай бабу Лиду позовем?

Бабуля пришла. Скучно ей одной. Уселись есть. Стряпню похвалили. Баба Лида просвещала нас последними новостями:

– Дельный очень Горбачев. Импозантный мужчина. Да и молодой еще. Все передают про перестройку и ускорение. Может, чего и перестроят. И водку поприжал. Теперь просто не купишь. Да у нас и без водки гонят. Им-то даже и лучше. Водка подорожала, так спрос на самогон теперь большой. Милиции нет на Варегове, а участковый сам пьет.

Опорного пункта в поселке не было. Участковый – местный житель, дома и нес службу. Потом бабуля вдохновенно ругала врачей, что такую девку чуть не сгубили. Обещала замуж выдать и на свадьбе плясать. Сразу стали вспоминать все недавние свадьбы. Особо одну, где жених был из татарской семьи. Так там сваха выскочила плясать и петь частушки, а когда дошла до слов «…думала за барина, а вышла за татарина», то осеклась и встала. Смеялись все. Посмеялись и мы. Попили чай с сухариками и смородиновым вареньем и разошлись спать.