Внедрение

Майер Виктор

— Я уже говорил, что у меня нет обиды. Предлагаю нам обоим забыть об этом досадном происшествии, — поспешно выпалил юноша.

Слова о «честном поединке» с этим богатырём вызвали у него замешательство. Он вовсе не собирался так глупо погибать из-за какой-то незначительной ссоры, в которой даже не было его вины. Вместе с тем от него не ускользнуло, что воин в своей речи причислил его к «нашим», значит, он уже подсознательно — или вполне сознательно — свыкся с тем, что в одном строю с ангелами против солдат Армии Хаоса будут воевать и чужаки.

— Согласен! — провозгласил Олаф. — Я лично ничего не имею против тебя, но предупреждаю, что сверну башку любому, кто позарится на Регину!

Он многозначительно посмотрел

на Хента, но тот лишь ухмыльнулся и демонстративно закатил глаза. Олаф нахмурился, однако ничего не сказал и, кивнув парню, удалился гордой походкой.

Спутник Тима проводил его ехидным взглядом, а затем презрительно сплюнул на землю и проворчал:

— Вот дебил! Будь я помоложе, надрал бы ему задницу…

— Да ты и так ещё силён, — решил подбодрить его юноша.

— Мои лучшие годы уже позади, а здоровье своё я потерял в бесчисленных битвах во время Великой Войны. Сейчас мечтаю лишь о том, чтобы живым вернуться в Цитадель.

— И ещё поймать шлюшку из Клана Всеобщей Любви, — с усмешкой напомнил Тим мужчине его собственные слова.

Хент изумлённо взглянул на него, но уже секунду спустя его разрисованное лицо расплылось в довольной улыбке:

— Как я вижу, жизнь у нас пошла тебе только на пользу. Теперь ты стал разбираться в действительно важных вещах! Ладно, хорошего тебе дня…

Он вяло махнул рукой и поплёлся к себе в хижину, которая находилась где-то на другом конце поселения. Парень мысленно пожелал ему благополучно добраться домой и не встретить на пути Артиса, чтобы не навлечь неприятностей на свою голову. Невзирая на трудный характер Хента и его грубые и подчас довольно пошлые высказывания, этот простой воин стал постепенно вызывать у него симпатию. По меньшей мере он чётко выполнял указание Зикура и оберегал Тима от нападок и агрессии со стороны особо задиристых ангелов Стана, а также частенько составлял ему компанию при посещении столовой и во время пеших прогулок по территории лагеря.

Юноша окинул взглядом опустевшую поляну и окружавшие её низкие избы. Уже наступил полдень, и обитатели поселения, как обычно, разбрелись по своим домам, чтобы предаваться там заслуженному отдыху после плотного обеда. Только стражники, охранявшие Стан, были на ногах и иногда лениво перекидывались друг с другом шутками и короткими репликами на своих постах у защитного ограждения. Их приглушённые голоса лишь изредка нарушали сонную тишину будто бы вымершего лагеря, и со стороны создавалось обманчивое впечатление мира и покоя, но уже с первого дня своего пребывания среди людей Артиса Тим знал, что вечером здесь всё опять придёт в бурное, суетливое движение, когда ангелы соберутся вместе для трапезы, попоек, игр и обсуждения насущных дел. Ему не хотелось возвращаться в хижину, где, кроме него, ютилось ещё пятеро неженатых воинов, с которыми — вопреки всем его искренним попыткам — ему так и не удалось наладить дружественные отношения, и вместо этого он решил навестить второго человека в Стане, помимо Хента, кого мог считать если не своим другом, то хотя бы хорошим знакомым.

Скорым шагом парень направился в самый центр лагеря, именно там, недалеко от внушительной резиденции правителя Артиса, стояла ветхая хибара лекаря Валериуса. Дом был сложен из полусгнивших, местами даже трухлявых брёвен, и на первый взгляд сама идея поселиться в этой хилой лачуге казалась чистым безумством, однако это была единственная хижина в поселении, чей владелец жил в полном одиночестве и был волен распоряжаться ею по своему усмотрению. Ангелы не могли рассчитывать на подобную «роскошь»: семейным парам приходилось делить жилую площадь с другими семьями и их детьми, а для неженатых воинов предназначались отдельные дома, где они теснились по несколько человек в одной комнате. Даже правитель Артис со своей женой проживали под одной крышей с лордами, хотя, конечно же, все они

имели намного больше комфорта в стенах самого большого строения Стана по сравнению с простыми, незнатными ангелами. Но самое худшее положение в племени было, разумеется, у рабов — они вообще не считались людьми и, словно животные, ночевали под открытым небом, рядом с отхожим местом.

Зная эти обстоятельства, Тим поначалу сильно удивился тому факту, что Валериус жил в своём собственном доме, но довольно скоро ему стала понятна причина: ангелы, несмотря на важность лекаря для их народа, откровенно презирали его и испытывали к нему острое чувство брезгливости. Поселиться с этим человеком в одной хижине стало бы для них равносильно проживанию вместе со свиньёй или трупоедом.

Юноша остановился перед перекошенной дверью хибары Валериуса и осторожно постучал по хлипким доскам.

— Входи, мой нерешительный друг, — раздался изнутри приглушённый гнусавый голос хозяина лачуги.

Тим со скрипом отворил дверь и вошёл в полумрак жилища. Дом, состоявший из одной квадратной комнаты, не имел окон, и освещался пятью масляными лампами, расставленными по углам и в самом центре помещения. Горьковатый дым от них тянулся вверх, к небольшому прямоугольному отверстию в крыше, через которое внутрь проникало немного дневного света, помогавшего лампам рассеивать гнетущую темноту, царившую в лачуге.

— Как ты догадался, что это я? — спросил парень и присел на низкий табурет рядом с дверью.

— А кто ещё будет стучать, перед тем как войти в мою обитель? Ты — единственный разумный индивидуум, который способен на это, хотя — нет, вру: Бродяга тоже всегда так поступает.

Лекарь тихо засмеялся, а его гость молча кивнул, разглядывая собеседника, сидевшего на узкой лежанке, застланной шкурами и мехами диких зверей, у противоположной от входа стены, и думая при этом, что в некоторых случаях внешность человека бывает довольно-таки обманчивой. Когда Тим в первый раз увидел его, то не смог совладать с чувством отвращения, и оно, вероятно, проступило у него на лице, но в тот момент Валериус повёл себя так, будто ничего не заметил и никак не отреагировал на невольное проявление эмоций молодого человека. Лекарь обладал воистину отталкивающей наружностью: он был невысок и горбат, одна рука заметно короче другой, ноги у него были тонкие и кривые, с волосатыми и чрезмерно большими, плоскими ступнями, а тело до того тощее, что со стороны казалось, будто это ходячий скелет, а не живое существо. У себя дома он разгуливал босиком и в полуголом виде — лишь в коротких штанах до колен — и это позволяло случайному зрителю в полной мере «насладиться» его обликом.

Во время своих редких вылазок в поселение, Валериус обычно надевал широкий и длинный до пят балахон с большим капюшоном. Такая одежда могла полностью скрыть его тщедушное тело от любопытных глаз, но он словно специально оставлял капюшон висеть на спине, и уже одного вида его лысой, приплюснутой с боков головы было достаточно, чтобы вызвать приступ тошноты. На макушке и затылке лекаря «красовались» большие родимые пятна синюшного цвета. Лицо с маленьким, скошенным подбородком было сплошь усыпано мелкими бородавками, а практически всегда полуоткрытый рот — с оттопыренной нижней губой и капающей с неё вниз слюной — являл взору стороннего наблюдателя крупные и редкие, жёлтые зубы. Нос у него был плоский, вздёрнутый вверх, с широкими ноздрями и обильно растущими в них волосами, видом своим напоминающий свиной пятак, а уши торчали в стороны и имели гигантские мочки, настолько длинные, что они почти касались плеч. Через эти мочки была продета тонкая железная цепь, идущая от уха до уха и висевшая на уровне верхней части груди. Назначение этого странного аксессуара было юноше непонятно, но он не осмеливался спрашивать об этом Валериуса, да и тот тоже никогда не пытался заводить разговор на эту тему.