Внедрение
Шрифт:
Владелец фляжки также молча хлебнул еще, покрутил головой и осторожно глянул на приятеля:
– Стесняюсь спросить: почему ты это сделал?
Хозяин кабинета махнул рукой:
– А-а… Достал. Второго дня он к Наталье в лифте прижимался. Она плакала потом. А сейчас я вдруг подумал – и чего это я таким политиком заделался? Уф! Хорошо. Как гора с плеч. Не стыдно за бесцельно прожитые годы.
– Понимаю, – согласился второй убойщик, наклоняясь над неподвижным телом. – Скоро в себя придет. Добивать будем, как очнется? Кстати, а чего ты за Наталью-то… Я думал, с ней Сашка Снегирев хороводы водит…
– Сашка и водит. А муж в ХОЗУ – объелся
– М-да. Интересное построение мысли. Интересно мы живем. Американским копам такое и не снилось.
– Да насрать на них… Слушай, а что это мы пили такое из твоей фляжки?
– Ром пиратский.
– Дай-ка еще.
– На.
Хозяин кабинета сделал добрый глоток и задохнулся:
– Крепко!
– Восемьдесят градусов.
– Да ну? Как же их тогда ловили-то, этих пиратов? Крепкие мужчины, должно быть, были…
Опера помолчали, а потом тот, который хвалил пиратов, вдруг тихо сказал:
– Жаль парнишку этого, Штукина. Сожрут его.
– Сожрут, – согласился владелец фляжки. – И самое обидное, похоже, что ни за что сожрут. А парень он вроде внятный…
Валерка, естественно, всех этих слов не слышал, а потому вошел в кабинет Ильюхина с искренней обидой на своих коллег. Полковник дал ему время помолчать и успокоиться, налил чаю, как и обещал, а потом сказал, грустно улыбнувшись:
– Отошел? Я жалом-то поводил уже и потому схему случившегося знаю. Думаю, что Денис не врет в том, что ошарашен и ни одной внятной версии не имеет. Конечно, если бы он знал – то сразу бы не сказал, поэтому я не его словам верю, а общему туманному информационному фону… А ты как думаешь – не врет он?
– Думаю, не врет.
Полковник закурил сам, предложил сигарету Валерке, вздохнул и спросил:
– Юнгерова видел?
– Да.
– Ну и как он тебе? Понравился?
Штукин неопределенно повел головой:
– Крепкий мужик. Серьезный. Предлагал, если уволят – к ним идти. Наверное, больше понравился. По крайней мере, он не попрекал меня, как наши.
Виталий Петрович невесело рассмеялся:
– Это хорошо, что понравился, и хорошо, что приглашают. Это даже очень хорошо… А на наших ты сердца не держи – ситуация-то и впрямь необычная. Сам знаешь – в голову всегда сначала плохое лезет. Ты после случившегося пил?
– Нет.
– Молодец, – похвалил полковник опера, достал из сейфа стакан и бутылку водки, налил треть. Штукин обратил внимание на то, что стакан был идеально прозрачным, хотя и стоял в сейфе. – Выпей. Под мою ответственность. – Полковник протянул Валерке водку.
Штукин бормотнул какие-то слова благодарности и маханул налитое залпом, не почувствовав горечи. Водка пилась, как вода. Он отер губы тыльной стороной ладони и осторожно поставил пустой стакан на стол. Ильюхин закупорил бутылку и убрал ее в сейф, оставив стакан на столе. Они помолчали, потом Виталий Петрович помассировал себе виски пальцами и глухо сказал:
– Думаю, что выбранная мной манера общения с тобой – вообще, и по работе в частности, как говорит наш император – не продумана, романтична и, наверное, не совсем правильна, но… выбор сделан. А поэтому я скажу тебе сейчас то, что должен был бы сказать лишь после всех проверок и сомнений. Не подведешь?
– Теперь нет, – мотнул головой Штукин, ощущая, как водка начинает его «цеплять». – Круче, чем в лифте, не будет.
– Кто знает, что еще будет… – вздохнул Ильюхин и
Валера опустил голову и махнул рукой:
– Я, товарищ полковник, все давно уже обдумал… Мне б сейчас стакашок самогоночки мутной…
– Ебануть?
– Так точно, вот это самое слово… А то – как-то уж очень неожиданно закончилось мое мирное счастливое детство…
– Ладно, – тяжело поднялся из-за стола Ильюхин. – Сейчас тебя допросит следователь – прямо здесь, в моем кабинете… В комфорте, так сказать… А потом я уже в других кабинетах тебя завиновачу по полной программе. Дескать, не место таким… и так далее…
– Я понимаю, – с трудом сглотнул Валерка непонятно из-за чего возникший в горле ком и вдруг, неожиданно для самого себя, спросил: – Товарищ полковник… А вот… Если бы не было никакого внедрения… Если бы просто – опер Штукин и весь этот компот… Меня что, уволили бы? По-настоящему?
Виталий Петрович остановился уже практически в дверях своего кабинета и долго молчал, не оборачиваясь. Потом все же повернулся и тихо ответил:
– Есть такое правило: не надо множить сущностей сверх необходимого… В Доме книги, я как-то раз заходил, любопытная литература продается – из серии «Альтернативная история». Что бы было, если… Я полистал – херня это все. Занимательное чтиво для людей, у которых много свободного времени. История не знает сослагательного наклонения. Я ответил на твой вопрос? Знаешь, мне ведь проще было бы сказать: «Что ты, что ты, конечно, не уволили бы…» Но я не знаю, что бы было, если… И на кофейной гуще гадать не умею. Я привык иметь дело с тем, что есть. Ты меня понял?
– Вполне, – кивнул Штукин. Не таких, ох не таких слов ждал он от полковника, хотя и оценил, что Ильюхин постарался ответить ему максимально честно. Но Валерке, наверное, не честность сейчас была нужна, а теплота человеческая, участие. Он вдруг ощутил себя маленьким совсем пацаненком, которому так хочется уткнуться в отцовскую грудь и выплакать туда всю обиду и весь страх… Штукин сжал зубы и постарался задавить все бушевавшие в его душе эмоции.
Полковник все еще медлил, не выходил из кабинета. Наконец он взялся за ручку двери и, нажимая на нее, сказал:
– Мне тут недавно один крупный бандюга загадку загадал: чем, мол, жизнь от члена отличается? Я спрашиваю его: «Ну и чем?» А он руками развел: «Жизнь жестче».
Валерка улыбнулся, хоть на душе у него и не стало менее муторно.
– Ну вот, – удовлетворенно кивнул Ильюхин. – Раз чувство юмора осталось – значит, все в порядке будет. Держись, опер.
Допрос в кабинете полковника много времени не занял, а долгие и муторные разговоры с оперативниками Виталий Петрович замял. Следователь же, как лицо процессуально независимое, интересовался в основном голой фактурой. Ну, Штукин и не выходил за рамки этой куцей фактуры: дескать, собирались ехать в Пушкин, заехали за термосом, а тут как начали стрелять, а больше я ничего не знаю, доверительных отношений ни с кем из потерпевших не имел… И все.