Внеклассные занятия
Шрифт:
— И что же? Чувство собственной ненужности привело тебя к наркотикам? — вопрос сорвался с языка спонтанно, в несколько более грубой форме, чем планировала его задать, когда переступила порог этого дома.
— К наркотикам? — хмыкнул Даня, глубокомысленно выдохнув. — Должно быть, если это же чувство привело тебя к психологам — я должен был отметиться чем-то еще более громким, но, наверное, к счастью, что это не так.
— Ожидала подобной реакции, — терпеливо продолжаю я, догадываясь, что он нарочно меня злит, пытаясь поскорее избавиться. — Пьющий никогда не назовет себя алкоголиком, а ты — никогда не признаешь очевидного.
— Ярославцева, ты ни с того
— Что же, тогда потерпи еще немного, потому что я пришла сюда первый и последний раз! — знаю, что он намеренно возводит эту глухую стену между нами, но едва сдерживаюсь, чтобы продолжить, не повышая тона. — Я не называла тебя наркоманом, просто знаю, что определенные проблемы у тебя были… Раньше… Сейчас…
— Зачем ты пришла сюда? — в отличие от моего, голос Левина был тверд и холоден, — Что ты хочешь узнать? Что у меня все паршиво? Да, Ярославцева, все отстойно! И знаешь, где ты сейчас? Нет?.. В моей квартире?.. — он опускается напротив меня на корточки, глядя прямо в глаза, будто пробиваясь внутрь моего разума. — Здесь притон! Это место проще назвать помойкой, о которой знают все затравленные души района! Но не надо так жалостливо на меня смотреть! Мне нравится это болото, и я прошу лишь одного — оставить меня в покое!
«Так почему бы не оставить меня в покое?! — в памяти всплыли слова, которые когда-то кричала я. — Просто оставьте меня все в покое! Вам всем все равно! Всем!»…
Как все это знакомо и одновременно с тем настолько же различно… Тогда я тоже жила в болоте. Несмотря на то, что вокруг все представлялось таким кристально чистым, я ощущала грязь. Прежде всего, в себе. От этого становилось гадко на душе. И единственным кто услышал мои слова, кто не побоялся войти со мной в это болото — был он. Тот, кто сейчас отталкивает меня от себя, не позволяет нам быть чем-то большим, чем просто чужими. Как мне так взять, подняться с этого стула, выйти из кухни, затем из квартиры, а в итоге навсегда уйти из его жизни? Оставить все, как есть с чистой совестью, закрыв навсегда эту главу моей жизни?
Он же не оставил… Не отвернулся, когда я отталкивала всех и каждого, а внутри себя кричала «Помоги!», потому что самое страшное, что мучило меня тогда — это одиночество.
— Уходи! — Даня поднимается в полный рост, ожидая, когда я опрометью покину эту гнилую обитель его собственной боли. — Прошлое — это всего лишь прошлое! Все уже по-другому! Я другой! Это мой выбор, мне так удобно! Уходи, Кристина!
— Послушай…
— Убирайся! — резко он смахивает кружку со стола, которая летит в стену, разлетаясь на куски и звоном разбившегося стекла оглушая меня, прерывая на полуслове. — Пошла вон!
Он отворачивается от меня, облокотившись на столешницу руками, переведя дыхание, видимо, пытаясь обрести привычное равновесие.
Тихо, почти неслышно поднимаюсь со стула, не делая и шага ни в сторону Дани, ни к входной двери. Замираю в нерешительности. Разве я пришла за тем, чтобы меня выставили за порог повторно? Могу я сейчас стать настолько слабой, чтобы сбежать отсюда? Должна ли оставить того, кому нужна помощь? Моя помощь, ничья другая. Ведь все началось именно с меня. Когда-то, мне уже кажется, что очень давно, я также нуждалась в ком-то. Нуждалась в том, чтобы стать для кого-то кем-то важным, нужным, желанным. Кто не соизмерял бы мой возраст с уровнем интеллекта, кого интересовала бы не только моя успеваемость в учебе, или обязательная
Шаг, еще шаг, и я совсем рядом. Находясь за ним, я провожу ладонью по его спине, едва касаясь ткани футболки.
— Я останусь, — шепчу я, ощущая, как под моими пальцами напряглись его плечи. — Только сейчас. Сегодня. Я не буду менять твою жизнь. Ты должен сделать это сам. Я пришла сюда только затем, чтобы сказать самое важное. То, что, кажется, ты уже давно забыл. Ты не один.
Крепко сжав предплечье, я заставляю его обернуться и встретиться со мной взглядом.
— Ты опять все портишь, Ярославцева, — еще одна попытка оттолкнуть меня, но уже менее яростная, чем предыдущая. — Все же хорошо закончилось! У тебя прекрасное будущее, терпеливая мама… Если бы не гнусный характер — все вообще было бы идеально…
— Замолчи, — шепчу я ему в губы, легко касаясь их своими. — Я не позволю тебе учить меня вне стен гимназии.
Его руки обхватывают мои плечи, и он снова пытается выстроить между нами дистанцию, но границы ее стираются, когда мой язык размыкает его губы и проникает внутрь. Он сжимает мои предплечья, будто норовя оттолкнуть, но вместо этого лишь прижимает к себе, признав поражение. Решительно и как-то обреченно, шумно выдохнув воздух перед тем, как снова завладеть моими губами.
Я скучала. Словами не передать, как я скучала по этим губам, этому телу, к которому хочется прикасаться, кожу которого приятно ласкать миллиметр за миллиметром. В какой-то момент я оказываюсь прижатой к столешнице, а жадно рыщущие по моему телу руки опускаются значительно ниже, чем талия. Этот поцелуй становится все более несдержанным, явственно передающим все то, что мы так и не сказали друг другу.
Земля кружится перед моими глазами, когда Даня подхватывает меня на руки. Дверь, еще одна, и я оказываюсь спиной на поверхности кровати. Сколько женщин здесь побывало? Кто были эти женщины?.. Были ли вообще?.. Неважно. Завтра и меня здесь не будет. Бесследно уйду я по его просьбе, больше никогда не обернувшись назад, выбросив из головы все то, что так мучило.
Платье бесформенной тряпкой летит на пол, когда Даня освобождает меня от одежды. Также стремительно я справляюсь с его футболкой, машинально взглянув на его руки. Следов нет… С облегчением я шумно выдохнула, опустившись на прохладную поверхность кровати. Значит, все еще не так страшно… Пока…
Постепенно расслабляясь, я отпускаю свои тяжелые мысли, окунаясь в сладкую негу позабытой ласки. И, кажется, что и не было этого года порознь. Я снова школьница-сумасбродка, а он мой учитель, и у нас есть одна большая тайна… Мы делаем счастливыми друг друга, глушим взаимное одиночество, перекрашивая привычные серые дни в семь цветов радуги. Так было тогда. Теперь уже никогда не будет.
Мне так нравится смотреть на него, касаться горячей кожи, ласкать губами, вдыхать запах. Мы, как два нищих, впервые за долгое время получивших хорошую еду, — наслаждаемся друг другом, утоляя голод, именуемый страстью, с которой бесполезно бороться, смириться, жить. Медленно, растягивая каждое мгновенье, будто пытаясь навсегда сохранить его в памяти. Сумасшествие. Отчаяние. Грусть. Смирение. Все это накрывает волной сейчас, не позволяя оглядываться, останавливаться, оттолкнуть…